Рассказы о Кирове

Сереже было семь лет, когда умерла его мать. Незадолго до этого пропал без вести и Сережин отец. Самой старшей в семье осталась десятилетняя Нюра. Тогда к ним переселилась бабушка, работавшая нянькой у владельца уржумской типографии Гросса. Семья осталась без всяких средств к существованию. Бабушка решила отдать Сережу в приют. Она обивала пороги благотворительного общества, умоляла председателя общества, акцизного надзирателя Польнера, «сделать такое одолжение» — принять Сережу в приют — и с большим трудом этого «одолжения» добилась.

Я часто бывал у Сережи в приюте на Скобе (ныне Советская улица). Сережа водил меня по огромной, похожей на казарму комнате, уставленной койками. «Вот моя кровать», — показал он на одну из них. Деревянный топчан, тощий матрац, серое казенное одеяло, бледные приютские ребята… Не сладко жилось Сереже у «благотворителей»! По праздникам Сережа приходил к нам. Только здесь он ел вволю и отдыхал по-настоящему.

Сережа поступил в приходское училище. После трехлетнего учения он перешел в городское училище, по окончании которого был направлен в Казанскую техническую школу.

На летние каникулы Сережа приезжал в Уржум. Мы дружили по-прежнему, спали на одной кровати, вместе купались в Уржумке. Остался в памяти рассказ Сережи о казанской опере, которой он восхищался. Часто, сидя на берегу Уржумки, Сережа пел приятным тенором отрывки из «Евгения Онегина» и «Пиковой дамы».

Три года проучился Сережа в Казани и каждое лето приезжал на родину. В те годы в Уржуме было много политических ссыльных. Мы с Сережей частенько заходили к ним. Особенно большим авторитетом пользовался у Сережи ссыльный петербургский студент Мавромати. Сережа часто беседовал с Мавромати; мы вместе пели «Варшавянку», «Марсельезу» и другие революционные песни. Мавромати давал Сереже читать «Искру», нелегальные брошюры, рассказывал нам о революционном движении в Питере… В 1904 году Сергей Костриков окончил Казанскую техническую школу и возвратился в Уржум механиком. Работы не было.

— Поедем, Шурка, в Сормово, — уговаривал меня Сережа, — там сильны революционные настроения рабочих.

Я познакомил Сережу со студентом Томского университета Ваней Никоновым, уроженцем Уржума, приезжавшим сюда на каникулы. Никонов посоветовал Сереже ехать в Томск.

— Найдешь какую-нибудь работу, наши студенты помогут сдать на аттестат зрелости…

Сережа согласился и осенью 1904 года уехал в Томск. Через два года я встретил в Уржуме Никонова.

— Ну, как Сережа, где он? — спросил я.

— Вместе сидели в Томске в тюрьме. Меня выпустили, а он все еще сидит за политическое выступление, — ответил Никонов.

После этого я надолго потерял Сережу из виду.

Е. Истомина ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ

С Сережей Костриковым я много раз встречалась в семье моего деда, портного-ремесленника С. А. Морозова. С сыном деда, Володей, Сережа учился в городском училище. В семье деда Сережу и Володю называли в шутку изобретателями, так как они постоянно что-то мастерили и «изобретали».

— Избу мне не сожгите! — ласково ворчал дед.

— Что ты, что ты! Никогда этого не случится, — уверяли мальчики.

Помню, что-то такое они изобрели — ящик какой-то кубический, внутри которого под известным углом были поставлены стекла, а на дне лежал лист бумаги; откуда-то сбоку падал свет (вероятно, это было связано с изучением фотографии). Если накрыться чем-нибудь и смотреть в ящик сверху, видны были очертания предметов, находящихся против бокового отверстия. Я смотрю в этот ящик, а Сережа с нетерпением ждет, что я скажу. И вдруг Сережа громко, негодующе вскрикивает. Мы всё бросаем и смотрим на него. Сережа бледнеет и дрожит.

— Он упал… ушибся… и его же бьют!.. — с трудом произносит мальчик.

Оказывается, на дворе солдатской казармы, которая расположена была наискось от дома деда, проходили гимнастические упражнения солдат. Один из них сорвался с высокой трапеции и упал. Подбежавший фельдфебель ткнул расшибшегося солдата в зубы. Всю эту сцену Сережа увидел из окна.

В этот день он уже не интересовался больше своим «изобретением» и, посидев несколько минут, молчаливый и задумчивый ушел к себе в приют.

Приют помещался совсем близко от дома: стоило по диагонали пересечь плац, где происходило учение солдат, и окажешься в приютском дворе.

Дальше помню такой случай.

Мы стоим на крыльце дома. Начало осени. Улетают птицы на юг. Вдруг в осеннем воздухе слышится журавлиный крик — далеко в небе летят журавли.

— Эх, если бы и нам с ними! — страстно говорит Сережа.

— Не лучше ли с гусями, Сергей? — лукаво спрашивает моя бойкая подруга Маня П.

Сережа добродушно смеется.

Лететь с гусями Маня предложила потому, что тогда учащихся городского училища по двум буквам на гербе фуражки и на пряжке ремня — Г. У. (городское училище) — мы, гимназистки, дразнили «гусями уржумскими»…