Рассказы о котовцах

Допросив еще нескольких человек, комбриг, остановился перед рослым юношей, пощупал мышцы рук, пристально поглядел в глаза:

— А ты откуда?

— Из Липовца, — ответил юноша…

— Кто родители?

— Батько путевой обходчик, а мать померла.

— Год рождения?

— Тысяча девятисотый.

— Мобилизован?

— Служил добровольцем в Красной Армии у батька Боженко, в дивизии Щорса. В августе девятнадцатого года, под Коростенем, попал в плен. Завезли меня в Польшу, в Ланьцут, а там морили голодом, пока не согласился служить… вот у этих. — И юноша кивнул головой на петлюровского сотника с дерными франтоватыми усиками, в серой черкеске и высокой кубанке.

— Грамотный?

— Кончил пятиклассное городское.

Котовский поглядел на эскадронного Скутельникова:

— Вот тебе писарь, командир, и, видать, неплохой будет рубака. Так что не бузи мне больше, что писать у тебя рапортички некому.

Скутельников широко улыбнулся:

— Я с ним уже договорился. Ждал только, что скажете вы, товарищ комбриг.

— Утверждаю, — сказал Котовский и поглядел на парня серьезными глазами. — Только чтоб в плен мне больше ни-ни. Гляди, хлопец!.. А коня своего бери.

Приглянувшийся комбригу молодец оторопело поглядел на него, хотел было произнести слова благодарности, но от волнения только захлопал пушистыми ресницами и побежал к табуну лошадей, где его ожидал конь, возвращенный ему комбригом.

Закончив обход пленных, комбриг отошел в сторону и громко воскликнул:

— Кто решил смыть с себя позорную кличку петлюровца и честно постоять за рабоче-крестьянское дело — три шага вперед!

Десятки солдат и несколько офицеров шагнули вперед и застыли на месте, вытянув руки по швам.

— Эскадронный, — обратился Котовский к Девятову, — распорядись отвести и сдать доброхотов в пеший дивизион. А остальных переписать и отправить в штаб дивизии!

И комбриг направился в рощу. Там он быстро расписал трофейных лошадей по эскадронам и присел в тени дерева на разостланную бурку, намереваясь перекусить немного и отдохнуть.

Но не пришлось комбригу ни поесть, ни отдохнуть.

Распределение трофейных лошадей подняло на ноги все эскадроны. Не так-то легко было распределить каких-нибудь два-три десятка захваченных лошадей, когда их требовалось уже сотни полторы, а то и две. Захваченный конь нередко становился яблоком раздора. Не раз для решения спора по справедливости приходилось обращаться к самому Котовскому. Комбриг, если только был свободен, не отказывал в арбитраже. И тогда «дележ» коней превращался в своеобразный вид соревнования. Поглядеть на оказию сбегались десятки бойцов.

Особенно радовались в такие минуты молдаване, которые знали толк в конях и любили их до самозабвения.

Комбриг решал спор просто: сажал всадника на неоседланного коня и неожиданно стегал животное хлыстом. Конь бросался в сторону, а всадник под оглушительный хохот валился на землю. Если удерживался — лошадь доставалась джигиту.

Уладив с распределением лошадей, комбриг вернулся на свою стоянку, доел на скорую руку недоеденное и приказал штаб-горнисту трубить сбор к выступлению.

В считанные минуты кавалеристы вывели лошадей из рощи на дорогу, построились и двинулись дальше по жаркому и пыльному тракту на Катенбург.

Солнце перевалило за полдень. Знойный воздух, напоенный медовым ароматом цветущей гречихи, томил кавалеристов, и они устало покачивались в седлах. Кони тоже изнемогали от жары и с ленцой переступали копытами. Из конца в конец колонны без умолку скрипела седельная кожа, глухо позвякивали стремена, оружие.

По-прежнему было шумно в эскадроне Девятова.

Здесь, во взводе Яблочко, «желторотые» то и дело тормошили «стариков», требуя порассказать им что-либо о самом Котовском.

Больше всех егозил и приставал к «старикам» Остап Охрименко:

— Расскажите, хлопцы, что-нибудь про комбрига.

Говорят, что он до того сильный, что может быка с ног свалить.

На слова Охрименко откликнулся Иван Ксенофонтов:

— Слышать про такое не доводилось, а вот как Котовский свалил кулаком коня, так подобный факт я собственными глазами видел.

— Неужто кулаком? — удивился Охрименко. — И за что же это он так осерчал на животную?

— За норов и злобу, — ответил Ксенофонтов. — А досталась та лошадь нашим штабистам из-под лютого махновца. Собака, а не конь!

— Кусался, что ли, или кидал задом? — допытывался Охрименко.

— Если бы так, — с напускной досадой вздохнул Ксенофонтов, — а то ведь что делал, разбойник! Как-то раз на штабной коновязи ухватил он нашего бригадного штаб-трубача за зад, мотнул головой и швырнул парнишку через тын аж в подсолнухи!

— Эка важность какая! — рассмеялся Охрименко. — Бывают бешеные кони.

— Легко сказать: «Эка важность какая!», — хмыкнул Ксенофонтов. — А каково было трубачу, когда в этот момент на крыльцо штаба вышел комбриг и приказал трубить тревогу, а штаны горниста у коня в зубах остались?

Оглушительный хохот взорвался над взводом. Эскадронный Девятов резко оглянулся, хотел было погрозить взводу кулаком, но, глядя на смеющихся бойцов, тоже засмеялся и махнул рукой.

— Так какого ж все-таки коня и за что именно свалил с ног Котовский? — спросил Иван Недбайло.