Рассказы о литературе

Это знаменитый 66-й сонет Шекспира. Сонет, о котором кто-то метко сказал, что он вполне мог бы стать одним из монологов Гамлета. Ведь Гамлет страдает именно из-за того, что все в окружающем его мире поставлено с ног на голову: мощь находится в плену у немощи, добро прислуживает злу, прямота слывет глупостью...

Обрекая человека с нормальным зрением на странность и одиночество, писатель показывает огромную силу и власть царящих в мире заблуждений. Ведь Полоний, королева или Гильденстерн и Розенкранц, которые были прежде товарищами Гамлета, а потом стали по приказу короля шпионить за ним, — все они не какие-нибудь особенные злодеи. Не чудовища, Не уроды. Они — «как все». Они самые обыкновенные люди. Но мы смотрим на них глазами Гамлета и убеждаемся, что по сути своей они все-таки чудовища. Благодаря Гамлету мы видим их в истинном свете.

Помните сказку Андерсена «Новое платье короля»? Все видели, что король шагает по улице нагишом, но никто не решался сказать это вслух. Ведь ловкачи-портные объявили, что их ткань способны разглядеть только умные люди, а глупцы ее не увидят. Вот все и притворялись. И только маленький ребенок сказал то, что увидел. Он крикнул:

— Король — голый!

Может показаться, что в Дании Гамлета все тоже притворяются, тоже делают вид, что король не убийца, а Полоний не подхалим. Но в том-то и дело, что они даже не притворяются. Они настолько привыкли так думать, что теперь уже совершенно искренне уверены, будто так и есть на самом деле. И только «безумие» Гамлета в этом перевернутом мире возвращает всем вещам и понятиям их истинную цену, ставит их с головы на ноги.

У хитреца Полония хватило ума это понять. Недаром он проницательно заметил:

— В этом безумии есть своя система...

РАССКАЗ ШЕСТОЙ

Из пламя и света рожденное слово

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

Разбогатевшему парижскому торговцу господину Журдену во что бы то ни стало хочется походить на знатного дворянина. Для этого он нанимает учителей, которые обязаны обучить его разным наукам. И от одного из них он узнает нечто прямо - таки потрясшее его.

Дело в том, что Журден задумал написать любовную записку и обратился к учителю за помощью, а тот огорошил его вопросом:

— Вы хотите написать ее стихами?

Журден отмахивается:

— Нет, нет! Какие еще там стихи!

— Значит, вы предпочитаете прозу? — деловито спрашивает учитель.

Но Журден и тут не соглашается:

— Нет, я не хочу ни прозы, ни стихов!

Учитель удивлен:

— Однако ведь необходимо что-нибудь одно — или стихи или проза! Мы можем выражать наши мысли только этими двумя способами!

Вот тут уж приходит очередь удивиться и Журдену:

— Как? Только прозой и стихами?

— Ну да, — говорит учитель. — Все, что не проза, то стихи. И все, что не стихи, — проза.

— А как же мы разговариваем? — недоверчиво спрашивает Журден.

— Прозой.

— Как? Если я скажу: «Николь, принеси мне туфли и ночной колпак», это будет проза?!

— Да, сударь, — отвечает учитель.

И Журден широко разводит руками:

— Ну, признаюсь, вот уж чего не подозревал! Оказывается, я уже больше сорока лет говорю прозой!..

Что говорить, простоват господин Журден, герой комедии Мольера «Мещанин во дворянстве». И мы весело смеемся над ним. Еще бы: дожил до сорока лет, даже не подозревая о том, что вся наша речь делится на стихотворную и прозаическую. Вот чудак!

И действительно чудак!..

Когда писатель хочет нас рассмешить, когда он собирается изобразить своего героя недотепой, он обязательно заставит его сделать что-нибудь наоборот. Не так, как все люди. Например, заставит его удивиться тому, что всем давным-давно известно.

Так и тут. Потому-то и смешон господин Журден, что он понятия не имеет о том, что всем нам известно с незапамятных времен. Сколько мы себя помним, столько времени и знаем эту простую истину: что не проза, то — стихи. И что но стихи, то — проза.

Просто трудно придумать истину более общеизвестную.

Мы знаем: стихи и проза — понятия не только разные, но даже противоположные. Недаром их обычно противопоставляют друг другу. Вот, например, Пушкин, желая как можно резче подчеркнуть несходство характеров двух своих героев, Онегина и Ленского, написал о них так:

Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой...

Стихи и проза упоминаются здесь как два полюса, как явления не только противоположные, но почти враждебные друг другу. Настолько они различны.

Однако в чем же это различие?

Пушкин тут на этот вопрос прямо не отвечает. Но какой-то намек на ответ в его строчках все же имеется.

Пушкин говорит:

Стихи и проза, лед и пламень...

Судя по расположению слов, как будто бы можно сперва подумать, что стихи — это лед, а проза — пламень. Но мы-то с вами понимаем, что это не так. Ведь здесь сравниваются пылкий Ленский с холодным, прямо-таки ледяным Онегиным. Молодой поэт — и человек, способный изъясняться лишь прозой (недаром Пушкин говорит об Онегине, что «не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить»).