Поэт не говорит себе: дай-кось я здесь употреблю иронию, а вот тут вставлю гиперболу. Если у него насмешливый, иронический настрой души, ирония сама, против его воли, ворвется в его стихи...
Известно, например, что Маяковский очень любил гиперболы. У него в стихах все огромное. И себя он ощущает огромным, не умещающимся в обычные мерки:
Так вот, можно с уверенностью сказать, что эта необыкновенная склонность Маяковского к гиперболе была связана с тем, что он сам был человеком огромного роста, огромных чувств, огромных страстей...
Настоящий поэт отличается от ненастоящего тем, что его легко узнать.
«Анна Каренина» Толстого начинается такой знаменитой фразой:
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая не счастливая семья несчастлива по-своему».
О поэтах можно сказать, слегка перефразировав эти толстовские слова:
— Все плохие поэты похожи друг на друга, каждый хороший поэт похож только на себя.
Если привести всего лишь по нескольку строк из крупнейших русских поэтов, не называя их имен, всякий любящий стихи человек сразу, не задумываясь, узнает, кому какие строки принадлежат.
Невозможно представить себе, чтобы все сказанное в этих четырех строчках можно было передать другими словами. Кажется, что это написалось само, естественно и просто вылилось из-под пера. Эта мудрость, легкая и светлая даже в печали, эта прозрачная ясность чувства безошибочно подсказывает нам: Пушкин.
Кто не узнает этот водоворот огромной, всепоглощающей страсти, мужественную энергию этих задыхающихся, коротких, стремительных строк! Да, Лермонтов.
Эти протяжные, заунывные, тоскливые причитания больше похожи на плач, чем на стихи. Вот так в деревне бабы воют по покойнику. И в каждом слове — боль сердца, исстрадавшегося от сочувствия ко всем замученным, обездоленным, угнетенным. Вы угадали — Некрасов.
И так однажды разозлясь, что в страхе все поблекло, в упор я крикнул солнцу:
«Слазь! довольно шляться в пекло!»
Ведь правда же, вы сразу узнали этот голос? Голос человека, который даже с самим солнцем и то был на «ты»? Ну конечно — Маяковский.
В «Войне и мире» Наташа Ростова, ставшая женой Пьера Безухова, краем уха слышит спор мужа с друзьями. Спор идет о вещах запутанных и сложных.
« Наташа, — пишет Толстой, — в середине разговора вошедшая в комнату, радостно смотрела на мужа. Она не радовалась тому, что он говорил. Это даже не интересовало ее, потому что ей казалось, что все это было чрезвычайно просто и что она все это давно знала».
И в скобках, как о чем-то само собой разумеющемся, Толстой замечает:
«...(ей казалось это потому, что она знала все то, из чего это выходило, — всю душу Пьера) ».
В наших взаимоотношениях с любимыми поэтами есть нечто похожее на отношение Наташи к Пьеру.
О каждом из них мы знаем самое главное: знаем душу его, запечатленную в стихах. Поэтому-то и угадываем сразу, что вот это — Пушкин, а это — Лермонтов, а это — Некрасов... Угадываем сразу и безошибочно, часто задолго до того, как успеваем вникнуть в смысл нечаянно услышанных строк.
Но тут надо сделать одну очень существенную оговорку. Все это может произойти только с теми стихами, в которых Пушкин уже успел стать Пушкиным, Некрасов — Некрасовым, а Маяковский — Маяковским.
Попробуйте угадать, кому принадлежат вот эти строки:
Или вот эти:
Или вот эти: