Рассказы о литературном институте

А пока до дома доехал, совсем размечтался: «А уж как станет Муза ректором, как появятся у нее щенки, может, ветром надует, — а с женщинами и с собаками такое часто происходит, — так щенков можно сразу в студенты зачислять, автоматически, без экзаменов. То-то совсем веселая жизнь в Литинституте начнется!»

БОРИС ГОЛОВИН

Вячеслав Ананьев как-то зашел в ЦДЛ по старой памяти, захотелось воспоминания освежить… и горло… А то давно не был, так воспоминаниям и засохнуть недолго.

А в ЦДЛе-то, особенно в ресторане, — он-то сразу в ресторан порулил, чтоб время не терять, — лица и морды теперь, оказывается, совсем другие заседают, не литературные. Литературные-то уж он, слава Богу, хорошо знает. Бывает, что и в кошмарах снятся… А тут, как назло, — ни одного лица! Даже не с кем воспоминания освежить. Придется одному кофе пить.

И вдруг увидел одно лицо знакомое — Борю Гайнутдинова! Бывшего студента, поэта и просто хорошего человека. Обрадовался.

— Барый! — закричал радостно, — Гайнутдинов! — хотел поприветствовать его и воспоминания освежить, как в общежитии одним воздухом дышали и мытарства терпели.

А тот подбежал к нему и зашептал со злостью:

— Я тебе щас всю морду разобью! Какой я тебе Барый? Я теперь — Борис Головин, понял!

Испугался Ананьев, отшатнулся…

«Что такое? — думает. — Может, я чего не то ляпнул? Да нет, вроде то…» В общем, не удалось ему пообщаться. Он хотел с Барыем Гайнутдиновым поговорить, а тот — Борисом Головиным оказался.

Рассказал мне об этом Ананьев, и все это мне странным показалось… Странным и глупым. Ну, разве можно хорошему человеку стыдиться своего настоящего имени и фамилии. Ничего худого в этом нет, радоваться надо. Ну, может, Ананьев что и присочинил, с него станется…

А Борю я тоже хорошо знал. Это — один из немногих людей, кому при жизни надо памятник поставить. Потому что он, помимо того, что сам учился, еще и детей своих тянул, растил и воспитывал: мальчика и девочку. Кешу и Марину.

Ох, и трудная у него жизнь была! И самому надо учиться, и стихи писать, и детей поднимать: в детский сад и в школу водить, и заниматься с ними, и обувать, и одевать, и — кормить. И чтоб потом они еще в хороших людей выросли!

А детей своих он любил очень. Все — для них. Не каждая мать так со своими детьми возиться будет. А он — возился. Да еще как! И очень нелегко ему было… Все это на наших глазах происходило, мы-то знаем… Как он старался изо всех сил — деньги добывал и как оберегал их своей любовью, и как они его любили.

А дети незаметно подрастали… Из детей — подростками становились… Он их и английскому языку учил, пригодится потом в жизни… Сам хорошо знал английский, никто его не заставлял, по собственной охоте изучил… И испанский сам выучил… Брал иногда гитару и пел песни на испанском языке… И свои песни пел… На русском, конечно же, языке… Здорово пел!

Потом всех нас попросили из общежития… Всех, кто закончил и просто так жил, можно сказать, на нелегальном положении, потому что некуда было податься…

Новая власть в институте быстро прекратила это безобразие, навела порядок. Приходили люди, взламывали комнаты и, если кто вовремя не успел схватить свои вещички, просто выбрасывали их в мусоропровод, на помойку… А следом и людей, бывших студентов, выкинули вон… Так все мы попали под эту гребенку… Даже и сам Илья Гребенкин… И разбрелись все потом по далям и весям… А каково было Боре с детьми уходить и теплой, насиженной комнаты? Одному Богу известно…

Какое-то время он скитался по квартирам, снимал… А за это надо платить. Вот он и зарабатывал как-то деньги, исхитрялся… А дети уже совсем подросли, требовали больше забот и внимания, и — конечно же — денег проклятых… Насколько я знаю, никто ему не помогал, все он сам тянулся.

Иногда он звонил… Я к этому времени уже в Москве жил, и темп, взятый в общежитии, нисколько не сбавил… Однажды я встречался с Борей в метро… Он с сыном приехал, с Кешей. Кеша уже совсем большой был, вытянулся, на полголовы выше отца стал, заканчивал школу и собирался поступать в университет… Уже стал парнем. Вот так. А в общежитии Кеша появился совсем маленьким ребеночком, а сейчас стал молодым человеком. И все это благодаря неистовой любви отца и неимоверных трудностей, которые он переборол.

Потом Боря совсем перестал звонить… Ну, мне многие перестали звонить, ничего страшного я в этом не вижу. У всех своя, иная жизнь началась, свирепая и страшная борьба, за выживание. А тут уже не до знакомых и друзей. Я — никого не осуждаю. Дай Бог, чтоб и у Бори было все хорошо, чтоб дети были здоровы и учились, чтоб жили в своей квартире теплой и хорошей, все они этого заслужили.

О Боре мне кто-то сказал, что вроде у него все устроилось… Что есть у него жилье, что он нашел работу, которая дает деньги, что выпустил книгу прозы и собирается выпускать собственный диск с песнями.