Рассказы о любви

Ханс еще долго возился в чулане со штангами. Сначала он был так смущен, что его прошиб пот и он совсем растерялся, ничего не соображал и тяжело дышал, уставившись перед собой в одну точку. Вскоре он вышел из этого состояния, и тогда его охватила удивительная и какая-то неукротимая радость. Вот это приключение! Красивая взрослая девушка пришла к нему, сделала ему приятно, немножко полюбила его! А он не знал, как ему себя вести, он даже ничего не сказал, не узнал ее имени, даже не поцеловал ее!

Это мучило и злило его потом целый день. И он решил яростно и твердо все это исправить и в следующий раз не быть таким дураком и идиотом.

Он больше не думал ни о каких итальянках. Он постоянно размышлял только о «следующем разе». И на другой день воспользовался первой же возможностью, чтобы хоть на пару минут улизнуть из мастерской и посмотреть по сторонам. Но блондинки нигде не было видно. Вместо этого она пришла под вечер с подружкой, без тени смущения, равнодушная, в мастерскую, принесла небольшой кусок стальной рельсы, деталь ткацкого станка, и попросила отшлифовать ее. Ханса она, похоже, не знала и не видела, зато немного пошутила с мастером и подошла потом к Никласу Трефцу, который и занялся деталью, а она с ним при этом тихо разговаривала. Только когда она уходила и уже сказала «адье», в дверях она оглянулась и бросила Хансу короткий, но теплый взгляд. Потом немного нахмурила лобик и ее веки задрожали, как бы подтверждая, что она не забыла их тайну и он тоже должен бережно хранить ее. И ушла.

Йохан Шембек прошел сразу после этого мимо Ханса, ухмыльнулся тихонько и шепнул:

— Это была Тестолини.

— Малышка? — спросил Ханс.

— Нет, рослая блондинка.

Волонтер склонился над станком и весь отдался шлифовке. Он шлифовал так, что стоял свист, станок ходил ходуном. Так вот что за приключение! Кто же сейчас в обманутых, старший подручный или он? И что теперь делать? Он никак не думал, что любовная интрижка начнется так запутанно. Весь вечер и полночи он не мог ни о чем другом думать. Собственно, с самого начала он придерживался такого мнения, что ему стоит отказаться. Но с другой стороны, он вот уже целые сутки ни о чем другом не мыслит, кроме как о своей влюбленности в хорошенькую девушку, и желание ее поцеловать и быть ею любимым стало таким сильным и захватило его всего. Впервые было так, что женская рука гладила его и сделала ему хорошо. Разум и чувство долга пасовали перед ранней влюбленностью, которая от привкуса нечистой совести не становилась краше, но и не делалась слабее. Пусть все идет так, как идет, Мария любит его, и он тоже хочет ее любить.

Но на душе у него тем не менее было гадко. Когда он в следующий раз встретился с Марией при входе на ткацкую фабрику, он тотчас же сказал:

— Эй! А как там у вас с Никласом? Он и в самом деле твой милашка?

— Да, — сказала она смеясь. — Тебе что, ничего другого в голову не пришло, о чем меня еще можно спросить?

— Нет, почему же. Если ты любишь его, не можешь же ты любить еще и меня.

— Почему бы и нет? С Никласом у меня связь, понимаешь? Это уже давно, и пусть так и остается. А тебя я буду любить просто так, потому что ты очень милый маленький мальчик. Никлас, знаешь ли, строг и груб, а тебя, малыш, я хочу иметь для поцелуев и объятий. Разве ты против этого?

Нет, он ничего не имел против. Он тихо и почтительно прижал свои губы к ее розовому ротику, и так как она сразу заметила его неопытность в деле поцелуев, она хоть и засмеялась, но пощадила его и полюбила еще больше.

II

До сих пор Никлас Трефц, старший подручный и закадычный друг молодого мастера, был с ним в прекрасных отношениях; собственно, даже в доме и в мастерской первое слово чаще было за ним. В последнее время хорошие отношения несколько пошатнулись, а к лету Хаагер стал вести себя с подручным критичнее. Тот все более провоцировал мастера на такое поведение, не спрашивал его совета и при каждом удобном случае давал понять, что не намерен оставаться в прежних установленных рамках.

Трефц считал, что превосходит его в ремесле, и потому не реагировал на эти изменения. Сначала его удивляла появившаяся холодность в обращении с ним, он воспринимал ее как непривычный каприз мастера, улыбался и ко всему относился спокойно. Когда же Хаагер стал совсем нетерпеливым и еще более непостоянным в своем поведении, Трефц стал присматриваться к нему и вскоре был убежден, что знает причину неудовольствия.

Он увидел, что между мастером и его женой не все ладилось. Громких скандалов не было, его жена была для этого слишком умна. Но супруги явно избегали друг друга, жена никогда не показывалась в мастерской, а муж редко оставался вечерами дома. Размолвка, как называл это Йохан Шембек, исходила то ли оттого, что тестя не удавалось уговорить выдать из приданого больше денег, то ли за этим стояли личные ссоры — во всяком случае, в доме нечем было дышать, женщину часто видели заплаканной и раздраженной, да и муж, казалось, отведал несладкого и познал горечь поражений.