Рассказы о неизвестных героях

Это было примерно 25 сентября 1925 года, когда Михаил Сухорукое служил на пограничной с Польшей советской станции Негорелое. Стало известно, что из Варшавы прибывает поездом русский солдат, пробывший девять лет под землей, которого поляки будут передавать в Негорелом советским властям.

Курьерский поезд из Варшавы прибыл около семи часов вечера, и пассажиры прямо пересаживались с него на поезд, идущий в Москву. Но таможенная и пограничная проверка все же занимала минут сорок, и за это время М. Сухоруков и другие работники станции успели рассмотреть бессменного часового и поговорить с ним.

Оказалось, что его встречали в Негорелом родные — старушка мать, брат, жена и отец — еще бодрый и бравый донской казак с крупной золотой серьгой в ухе и в старых шароварах с лампасами. Вместе с ними приезжего ждали фотографы и рабкоры из газет.

Солдат оказался плотным здоровяком лет сорока пяти, довольно высокого роста, с двумя георгиевскими крестами на груди и тоже с серьгой в ухе. С головы его спускались ниже пояса густые седые волосы. Такими же седыми были его борода и усы. На казаке были новые казацкие шаровары с лампасами, и на боку висела сабля.

Он долго обнимался с родными, а потом газетчики хотели его сфотографировать, но он просил не делать этого, видимо стесняясь своей внешности. Ему принялись задавать вопросы, и он охотно рассказал свою историю, почти полностью совпадающую с основным вариантом этого случая, хотя некоторые детали в его рассказе были иными. Он, по его словам, действительно не сразу допустил поляков в склад и приготовился стрелять, если в подземелье войдут немцы. Только после того, как ему объяснили, что произошло, он согласился покинуть пост. При этом ему плотно завязали глаза, чтобы сохранить зрение. Хотели даже связать руки, чтобы он, забывшись, не сбросил своей повязки, но он обещал, что сумеет сдержаться. Потом его доставили в военный госпиталь, поместили в темной комнате, и в течение трех или четырех месяцев он ходил в темных очках, постепенно приучая глаза к свету. Он заявил польским властям, что хочет уехать на родину, и в госпитале его навещал советский консул, который теперь сопровождал его в Москву. Сухоруков спросил у казака, как случилось, что поляки оставили ему саблю. Тогда солдат вынул из ножен клинок и показал его собравшимся вокруг него.

«Это подарок отца», — сказал он.

На клинке была выгравирована надпись: «Смелым бог владеет».

Он объяснил, что поляки с уважением отнеслись к нему и, оценив мужество и стойкость подземного часового, разрешили ему оставить свое оружие.

Такова история, которую со слов М. Сухорукова сообщает мне тов. Бурый. Он советует обратиться к архивам Министерства иностранных дел СССР, где должны быть какие-то документы, связанные с передачей бессменного часового на родину.

Кстати, такой же совет дает мне С. Фейнберг из города Бобруйска, которому помнится, что в те годы народный комиссар иностранных дел тов. Чичерин дважды (обращался с нотами к польскому правительству, потому что поляки якобы затягивали отправку солдата на родину. А Григорий Любченко из поселка Новый Свет Донецкой области пишет, будто бы в 1927 или 1928 году читал в газетах сообщение о том, что Советское правительство наградило солдата, проведшего девять лет под землей, орденом Красного Знамени, и рекомендует мне обратиться туда, где хранятся сведения о награжденных.

Но, конечно, особенно интересным было для меня получить письма от людей, которые, по их словам, сами видели бессменного часового и разговаривали с ним. Таких писем несколько.

Александр Лебедев из Ленинграда сообщает, что много лет назад его односельчанин, вернувшийся домой с войны только в 1924 или 1925 году, подробно рассказывал ему историю своего девятилетнего пребывания под землей в крепости Осовец. А. Лебедев был тогда секретарем волостной ячейки ВЛКСМ и жил в селе Старая Ка-литва Новокалитвенского района Воронежской области. Фамилию подземного узника он помнит хорошо — Журавлев, но имя его забыл. Журавлев, по его словам, видел, но недостаточно хорошо, хотя и ходил без сопровождающего, да и слух его был расстроен. В то время Журавлев работал в качестве пастуха общественного стада, а его сын Петр батрачил у кулаков. Сам Лебедев в 1929 году уехал из родного села и с тех пор ничего не знает о семье Журавлевых.