Рассказы о пережитом

Смешно тебе! Выходит, надо мной смеешься! Что тут смешного? Что я лаю? А кто нынче не лает? Ничего, что причины другие, не ракия, но все равно лают. Знай, без гавканья мы — ничто. Если до сих пор я чего-то и добился для себя, то только с помощью лая. Ау! Смейся, смейся! Думаешь, тебе самому не приходилось лаять? Эх, лаешь, еще как, даже надрываешься. Не могу только точно сказать, зачем и на кого ты лаешь. Кажись, ты из тех, что месяцами о каравае бредят и захлебываются лаем, чтобы в рот скорей попал. Лай хоть год, твое дело. Да ты ж не один, имеются у тебя побратимы. Одни за хвостами своими гоняются. Другие на тени кидаются и от лая ничего не видят и не слышат. А есть и посуровее тебя и твоих побратимов. Этих не привадишь какой-либо пустяковиной. Одним подавай окорок, вот они и упражняются перед мясной лавкой. Другие ластятся к богачам, чтоб те знали, как их стерегут, ну и чтоб самим перепало. Иные заливаются, чтоб показать, что у них глотки луженые и лают они лучше всех, — тоже не без пользы! Гав! Находятся и такие, что только рычат или лишь хвостами машут или же выжидают да нападают молчком. Но даже и эти, как бы там ни было, а хоть один раз да гавкнут. Совсем без лая нельзя! Гав! Гав! Эх, встречались мне и такие, что ни на кого и ни за что голоса не поднимут. Зато на них лают. Тут уж лай — не лай, а тебя облают непременно. Смейся, смейся! Ты, кажись, совсем не петришь, куда мир катится. А вот мне все ясно!

Та-ак-то! А эту партизанскую троицу я еще разыщу! Найду их, даже если придется свинью в мечеть загнать! Надо только хорошо уяснить, за что и на кого каждый из них лает! Иначе не сообразишь, как лаять самому. Надо знать, на что можешь напороться. Ведь встречаются такие, что не лают, не рычат, ни хвостом не вертят, ни ноги не лижут, а воют. От злости ли воют, от тоски ли, от глупости ли, не могу сказать, но воют. Если и эта троица окажется такой, куда денешься — придется выть. Говорил же тебе: у Джорго, что сидит перед тобой, есть золотое правило: за дело взялся — доводи до конца. Только обязательно до конца доводи, говорю я тебе — другой дороги нет!

А теперь, будь здоров, прощай! Гав! Ау! Ау!

ШРАМ ЗА ДОБРОТУ

Симеону Султанову

Стрелка переместилась в красный сектор — двигатель перегрелся. Я притормозил. Надо было долить воды в радиатор, но село уже осталось за спиной. Виднелся только одинокий домик на пригорке. «Там обязательно должна быть вода», — подумал я и зашагал вверх по дороге. Тропинка привела меня к роднику со студеной водой. Я напился, наполнил бидон и уже собрался было возвращаться, как из дома вышел старик и обратился ко мне со словами:

— Ты, человече, видать не здешний?

— Здешний я, только в эти места раньше не забредал, — ответил я и присел у родника.

— Это видно, иначе бы непременно наткнулся на меня. Нашенские хлопцы где только ни бродили, а всегда моя хибара служила им перевалочным пунктом. Как видишь, особой красотой она не блещет, но для нас годится. Из лесу еще не вышел, а домик тут как тут. Отсюда и все село в низине видать. А ежели что не так, то как вышел из леса, так и обратно вошел. Удобно, лучше и не придумаешь. И гость валом валит. Кому ломоть хлеба, кому кусок брынзы, кому головешку для костра. Скажешь, ятак[7] как ятак — и все тут. Не так это просто: приходят к тебе ребята, чуть в обморок не валятся от голода. Чего им больше всего требуется? Доброты. Дед Илия это крепко усвоил. И тебе, дружище, скажу, нет ничего на свете выше доброты. Коли обо мне речь, то через разные вещи могу перескочить, через эту пустяковину — никак. Как упрусь в нее, в огонь готов лезть. С младенчества таков. Еще повивальная бабка сказала, что это на роду мне написано. Одни из парней, что приходили, погибли, другие живы и здоровы. Лишь о судьбе одного — жив ли, погиб ли — неведомо мне. А он мне был всех милей. Как тебя увидел, подумал, не он ли.

— Обознались, — сказал я и пожалел, что я — не тот парень, потому что на глазах у старика выступили слезы. После паузы добавил: — А что это был за парень?

Старик вздохнул.

— Что тебе сказать! Чудный паренек был!.. Постучался посреди ночи. Я отдернул занавеску, зажег керосинку и отодвинул засов.

— Добрый вечер, дедушка, — слышу голос снаружи.

А в темноте разве разглядишь, кто там? Подумал я, прикинул да шагнул в сторону, уступая ему путь. Гляжу — пацан лет двадцати. На плечах ранец, у пояса гранаты и патронташ. А худющий, хилый, как после великого поста. Просто не верилось, как он не надорвался таскать этот ранец в туристских ботинках на ногах. Раньше я его не встречал и сперва даже опешил с перепугу, а потом будто в шутку спросил:

— Ты меня, человече, сейчас убивать будешь ал и чуток погодишь?

Паренек присел на деревянный стул и едва заметно улыбнулся.

— Зачем, дед, мне тебя убивать, не такой ты человек. Дай мне немного хлеба, да и пойду я, ждет меня путь неблизкий.