Рассказы о прежней жизни

Из всего остального похода Артамонову запомнилось два эпизода. Первый – как бежали они ни свет ни заря из одной деревни. Остановились ночевать в крайнем доме, на склоне большого, заросшего кустарником оврага. Хозяин, сумрачный, глядевший мимо собеседника мужчина, посадил их поужинать, налил по кружке молока, отсчитал по две картофелины «в мундирах». Стал расспрашивать: кто такие? куда путь держат? И тут мать, на удивление Артамонова, сиротским голосом начала врать. До этого, в обед, заходили они в маленькой татарской деревне в одну землянку, с чистым глиняным полом и лавками вдоль стен. Так хозяйке этой, поглянувшейся им чистотой своей и аккуратностью, несмотря на бедность, землянки, – красивой, молодой татарке – мать прямо сказала, что идут они покупать корову. Да еще выспрашивала у нее, какие впереди есть деревни побогаче, как называются и не слыхала ли она: может, кто продает там какую-нибудь худобу?

А здесь мать поплела околесицу. Добираются, мол, они в Крутиху, к сродной сестре. Вот хочет она сына (Артамонова то есть) на лето к сестре-то пристроить, а то в городе шибко голодно, а там еще, кроме этого огольца, двое.

Хозяин спросил: а как фамилия сестры? Может, он ее знает.

– Фамилия-то? – не моргнула мать. – Иванова… Дуся.

– Ивановых знаю, – сказал хозяин. – Только ведь ее не Дусей, ее Полиной вроде зовут.

– Ну да, ну да, Полина, – закивала мать. – По паспорту… А у нас ее дома, с детства еще – все Дуся да Дуся. Так и привыкли.

– Что ж, бывает, – криво, одной щекой усмехнулся хозяин.

Артамонов слушал, слушал, ничего не понимая, и встрял:

– Мам, а как же корову-то? Не будем, что ли, покупать?

– Ты еще не суйся! – отмахнулась мать. – Корову ему. Горе луковое. До коровы-то этой как до бога. – И, обращаясь к хозяину, заторопилась: – Муж наказывал: приглядите, мол, там коровенку. Пусть Дуся посоветует. Если подвернется какая подходящая, давайте телеграмму – я ссуду выпрошу на работе да приеду.

Спать хозяин уложил их в сарае. Артамонов, как лег на охапку травы, сразу и провалился. И в ту же минуту (как ему показалось) мать принялась тормошить его:

– Тима! Тимошенька! – шептала она. – Проснись, сынок! Вставай!..

Она тряслась, прямо зубами стучала, торопливо укладывала котомку. Брякнула чуть слышно кружкой о бутылку – и замерла, прижав к себе Артамонова.

Дверь сарая почему-то оказалось припертой поленом, но слегка, вроде понарошке. Мать просунула в щель руку, отвалила полено и от глухого его стука снова затаилась на минуту.

На улице была предрассветная серость. Петухи еще не кричали, и собаки не лаяли – спали, видать.

Уходили они оврагом, продираясь сквозь мокрые от росы кусты и траву. Полусонный, очумелый Артамонов ничего не понимал, спотыкался, отставал, только что не хныкал, крепился: мужик, как-никак. Потом роса и холодок утренний пробудили его окончательно, взбодрили. А тут выбрались они наконец из оврага на взлобок, деревня извивающейся вдоль оврага цепочкой «спичечных коробков» осталась далеко позади. На взлобке было веселее, светлее – потому что открылась впереди не видимая им до этого со дна буерака алая рассветная полоса на горизонте.

– Мам, а чего это мы? – спросил Артамонов.

Мать остановилась, перевела дух.

– Ох, Тимочка, да ведь нас с тобой чуть не убили. Хозяин-то этот… Волк, прямо волк. Он мне с вечера еще не понравился – в глаза не смотрит, ровно душегуб. А как ты про корову-то вылепил, а он скосоротился – тут у меня сердце и екнуло… И вот ты спишь как каменный, а я глаз сомкнуть не могу, все прислушиваюсь. Дак что ты думаешь? Девчонка ихняя под утро прибежала – ты и этого не слышал. Просунулась в дверь, шепчет: «Тетенька, милая, уходите скорей!» Я было ей: «Да что такое, детка?» А она: «Не спрашивайте, тетенька, уходите за ради бога – а то тятька меня хватится». А сама, слышу, плачет, давится слезами… Вот ведь как, сынок. Вот ведь какие люди-то еще бывают, звери какие. Пристукнули бы нас за наши деньжишки – и никто не нашел бы. Где искать-то будешь? Кого?

Артамонов не поверил матери, так хорошо было кругом, радостно, солнце взошло чистое, белое, дорога лежала среди пестрых лугов…

– Да ну тебя, мамк, напридумываешь, – рассудительно сказал он. – Пристукнули бы… Он, может, там своих за что-нибудь гонял, а девчонке стыдно стало – вот она и прибежала.

– Ага, напридумывала!.. А зачем он дверь-то с вечера поленом подпер? – И повторила слова хозяина: «Чтоб к вам тут скотина какая не забрела, не напужала ночью…» Ишь ты, скотина! Заботливый какой! Не-ет, я сразу все поняла. Я пожила, знаю. Насмотрелась на таких-то…