Рассказы о Розе. Side A

– И из всех соборов в мире выбрали нас, да что ж такое; не Рим, не Ватикан; и по указу епископа будет висеть над алтарем – у нас над алтарем, как видишь, Оуэн, ничего нет, ни картины, ни распятия – мы еще пока не придумали за эти годы, что там должно быть, чтобы было достойно Собора, его истории. Мало того, приедет Папа, сам, его смотреть и благословлять, – сказал Декамп, в голосе его звучали какая-то невыносимая усталость, будто ему терли ботинки немилосердно, и грусть, не легкая такая, осенняя грусть, а такая… обреченность, будто сбылось предсказание цыганки плохое, детское; он сел на скамейку, сложил руки свои узкие, девичьи, с кольцами, на коленях, в складках, и Дэмьен никак не мог понять странного напряжения отца Декампа и Маттиаса – чем оно вызвано; почему не радость, почему не изумление, не восхищение, не какие-то сильные чувства со знаком плюс, какие явно испытывал отец Амеди. Распятие было… красивым… удивительно красивым; не тяжелым, не вызывающим, а пронзительно-восхитительным, как следы от самолетов в зимнем небе – газовые тающие шарфы. А отец Декамп сказал скучно. – Блин, мне надо выпить…

– Блин, Декамп, прекрати, – сказал Маттиас как-то излишне резко, – вон Амеди идет с чаем для Оуэна. Возьми себя в руки. Тоже попроси чая.

Отец Амеди и вправду нес чай. В тонкой такой чашечке, такой милой, кукольной в его больших руках; другой сервиз, не ночной коричнево-зеленый; эта чашка была из старинного фарфора, белая сверху, золотая изнури – лучшие чашки для Дэмьена Оуэна в это утро; на блюдечке два кусочка сахара; «я не знаю, с сахаром Вы пьете или нет, положил на всякий случай»; Дэмьен поблагодарил и отпил; хороший у них тут чай, крепкий, не из пакетов, а в баночке хранится, наверное, как кофе, в девичьей такой, английской, из дорогих магазинов чая и кофе, с рисунком обязательным: домиками разноцветными или маяком.

– Отец Амеди, епископ хочет уже видеть распятие в это воскресенье, надо нам, наверное, уже сегодня вызвать рабочих, для монтажа, – сказал Маттиас. – Мы с Вами этим займемся. И телевидение, газеты – надо пригласить их на утро, чтобы сняли, как распятие будут устанавливать… Сейчас я Вам принесу чай, отец Декамп, – и ушли вдвоем, обсуждая, будто каждый день им присылали хрустальные распятья, и они уже знают всё что как делать, отлаженный механизм приемки сокровищ; отец Декамп и Дэмьен же продолжали смотреть на распятие; отец Декамп парализованный каким-то своим фрейдистским страхом, Дэмьен – охваченный эмоциями – что он присутствует на таком грандиозном событии, и культурными ассоциациями – гламурный китч – белье, расшитое бриллиантами, немыслимые сокровища из комиксов; хрустальный Иисус с золотым терновым венцом – Тео сойдет с ума от счастья, сразу что-то породит; прямо видел гофманианские тени, танцующие вокруг, заламывающие призрачные руки; потом отец Декамп поднял глаза и рассмеялся.

– Просто, блин, ненавижу, распятия. Если честно, я сразу начинаю плакать… А тут такое… Я с ума сойду, это точно. Какой-то заговор теней, – Дэмьен вздрогнул – он же только что думал про тени, только что.

– Ну… оно красивое, правда. Очень-очень. Девочки будут носить миниатюрные копии на шее. Тебе еще повезло, что у тебя будет только распятие, у Талбота, говорят, вся часовня в бриллиантах… А что не так с распятиями? Проглотил-подавился в детстве?

– Вся в бриллиантах? Обалдеть… да нет, не глотал я ничего, Боже мой, откуда у тебя такая коллекция уже готовых историй… ничего такого. Просто… Вот эта католическая традиция – изображать Его таким страдающим, таким скрюченным, худющим, вывернутым… на четках, везде… что за кайф в этом? Меня это расстраивает. Посмотри, как Ему больно, я видеть этого не могу. Сразу сам начинаю страдать. Мне хочется сделать что-то… что-то разбить, закричать, но всё бесполезно – никто не поможет. Он всё время умирает на моих глазах, и ничем не могу ему помочь. Не понимаю, как его ученики могли допустить такое… я понимаю, что Он сам сказал, чтобы они ждали и терпели… но я бы дрался за Него, не опустил бы меч, не послушался бы, сжег весь город, сверг бы Империю… не смейся, Дэмьен, умоляю… но я в ярости от этой истории, от всего венчика Скорбных тайн. На рисунке деда-художника Он был попроще… но современные ребята автоматически – мода-традиция – сделали его вот таким… Ну, почему? Откуда это, Дэмьен? Он должен быть… с мечом, красивым, сильным, как в сказке. Он же победитель. Он же Король света, – отец Декамп закусил губу и повторил. – Только не вздумай смеяться надо мной. Я знаю – без Креста не было бы нас… ничего не было бы… но я… когда я вижу распятия, я чувствую боль. Это моя личная боль, и я иногда с ней делюсь – но если ты скажешь мне что-то о смене культурных парадигм в изображении Христа, я тебя вздую. Хотя у меня и так одни странности, я уже и так в твоих глазах стареющая актриса из «Бульвара Сансет». Это семейное, это точно.