Рассказы о Сашке

– Нет, не стоит мне ничего рассказывать, – смеясь сказала леди Сильвия. – Я ведь всё это знаю!

Она хотела было добавить, что известно ей и то, что Сашка умрёт совсем молодым, и тут же вспомнила, что Сашка, напомнивший ей стрелка из лука на серии гравюр Эскайла, преотлично знает о том же, о чём знала и она, и что ещё он знает и о том, что она, леди Сильвия, знает всё об этой ветви его знания. Поэтому вскоре они сменили тему так и не начавшегося разговора. Тоже происходило и в дальнейшем, во время их последующих встреч и бесед. До той самой злосчастной майской поры, когда Сашка умер совсем молодым.

И даже потом – надеюсь, это никому не покажется странным – всё продолжилось, только на несколько другом временном витке; уже скончалось лето, и почти голый октябрь прятался во тьме, и зимняя метель сварливо бушевала вокруг всего, и почти год прошёл – или два, или даже три – да и не всё ли равно сколько, ведь точно никто не знал и не считал никогда; и возле станции метро «Василеостровская» в большом северном городе по-прежнему, как в прошлом столетии, пахло пирожками с капустой и с мясом, и рваными газетами, а изящная полуодетая леди Сильвия и Сашка, который умер совсем молодым, всё продолжали и продолжали свои загадочные беседы. Начатые на дореволюционной скамейке фиолетово-утробного цвета. На той самой шаткой скамейке, на которой когда-то лежала леди Сильвия.

ИНЦЕСТ

Размышляя о непростых семейных раскладах, Володя неожиданно для себя обнаружил, что ситуация попахивает изощрённым и многоходовым инцестом. Его, Володю, с почти юношеских лет являвшегося внимательнейшим читателем Камю, Диккенса и Пруста (некоторые их романы он даже конспектировал), и хэммиловской «Новейшей Мемории о Мёртвых», ситуация с инцестом решительно не устаивала. Ещё бы! Ведь ежели Пётр Семёнович-Сергеевич и в самом деле приходился отцом-отчимом молчальницы Татьяны-Марины и мужем, пусть неважно каким по счёту, Таисьи Викторовны, то получалось тогда, что он, Володя, женат на двоюродной или троюродной, или даже на четвероюродной сестре своего брата Сашки, который умер совсем молодым.

Надо ли объяснять кому-нибудь дополнительно, что сестра Сашки являлась в точно таких же пропорциях и Володиной сестрой? Ежели Пётр Семёнович-Сергеевич был только отчимом Татьяны-Марины, то всё равно, и в этом варианте имелось немало неприятных, сомнительных нюансов. Даже и вне зависимости от преждевременной Сашкиной смерти. Володя фактически всё равно и прежде был, – так уж получалось! – и теперь по-прежнему оставался, связанным узами брака с достаточно близкой своей родственницей.

Или… По странному стечению обстоятельств, Пётр Семёнович-Сергеевич с кривой, обезображенной головой в самом деле был не только отчимом и отцом Татьяны-Марины, молчаливой жены Володи, но и третьим мужем Таисьи Викторовны, матери Сашки, успешно лет тридцать примерно подряд занимавшейся коллекционированием болгарских обоев в свободное от основной работы время. Поскольку Володя был братом Сашки, который в конце мая умер совсем молодым, то стало быть, Таисья Викторовна являлась и его, Володиной, матерью. Так, во всяком случае, считали некоторые и многие. Володя редко виделся с Таисьей Викторовной. Десять – пятнадцать, ну тридцать, ну пятьдесят раз в неделю…Только никак не больше. Поэтому он не был уверен, что именно она, погрязшая в болгарско-обойном собирательстве, и есть его мать. Сашка, когда Володя начинал разговор про скользкие семейные материи, отделывался совершенно неуместным в данном раскладе шутливым тремором нижней губы. Ему-то явно было всё равно. Наверное, если бы он не умер совсем молодым, то переменил бы со временем своё наплевательское отношение к неясным изгибам родственных связей на что-либо более конструктивное.

Диалог Володи с почтенным Петром Семёновичем-Сергеевичем также не дал осмысленных результатов. Во-первых, тот не знал и не помнил: каким он был по счету мужем Таисьи Викторовны – пятым, вторым или, на самом деле, третьим, а во-вторых, с нескрываемой гордостью считал, что безусловно приходится не слишком разговорчивой Татьяне и отчимом, и отцом. Володю это просто бесило! Он хотел в сердцах сказать Петру Семёновичу-Сергеевичу, что безостановочное употребление твёрдого бретонского чая плюс покачивание нон-стоп кривой, обезображенной головой не могут быть панацеей от бездонных бытийных проблем. Не могут, не могут! И никогда, чёрт подери, не могли!