Рассказы о Сашке

Чёрт-те что! Модное импортное пиво оказалось кислым – горьким – твёрдым – жёстким – совсем невкусным, и поэтому Дельфию, медсестру из банка, чуть не вытошнило. Их контакты с Сашкой вписывались в причудливую номинацию «особстатья»; когда они познакомились на концерте английской группы The Wall, продолжавшемся 68 часов (или 45 секунд? история об этом почему-то до сих пор умалчивает), то он в тот же вечер совершенно зверски изнасиловал её в забитом пассажирами трамвае. Зато потом вёл себя сдержанно, корректно и деликатно, провожал от банка до дому, дарил гвоздики и ландыши, водил в кино на утренние сеансы. Читал ей по телефону Платонова, Гоголя и Дюрренматта. Руки целовал сквозь варежки. Слизывал зимой с её сапог дёготь, цинк и другую гадость. И вдруг – умер! Нет, не был он таким уж молодым, не был!

Так думала Дельфия. Но никому свои мысли не раскрывала – не поверяла – не выдавала – не выговаривала, в том числе и Володе. Ведь она, Дельфия, слава Богу, много чего повидала на своем непонятно сколько длившемся веку, и прекрасно знала – понимала – считала – думала, что если Володя, который в самом деле реально нравился ей в разы больше, чем спонтанно умерший Сашка, зацепится остатками мозга за какую-нибудь мысль, то уж ни за что и никогда с ней не расстанется. Также поступал – любил поступать – часто поступал – всегда поступал и покойный Сашка. Недаром они с Володей были братьями.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Однажды утром Володя понял, что если бы его брат Сашка не умер совсем молодым, то его, Володина, жизнь развернулась бы совсем в другом направлении. Жизнь Сашки тоже имела бы возможность наклониться в иную сторону, зацепить – как говорят иногда люди, приобщённые к рок-культуре – другой side. Володя знал, что нравится Дельфии. Ещё он предполагал, правда, в самых общих чертах, относительность её жизненных воззрений, по масштабу своих противоречий похожих на очередную вселенскую катастрофу. Но только всё равно не знала Дельфия, что Сашка, который 29-го или 30-го мая умер совсем молодым, очень хотел стать нацменом. Вроде тех сильных, низкорослых, черноволосых людей средних лет, в течение минувшего года умело, старательно и без спешки разрушавших здание средней школы в соседнем с чем-то дворе.

Увы, Сашке так и не довелось стать нацменом. И ему, Володе, тоже. Правда, он и не слишком хотел. Тогда как Дельфия, элегантная и крупная телом Дельфия, одутловато-изящная медсестра Дельфия из банка, неплохо известного на среднем Западе своей инвестиционной лояльностью, продолжала считать будто бы он, Володя, нравится ей больше Сашки. Который умер совсем молодым.

Как всё-таки непросто жить – fuck off! – в гулкой и просторной стране, где национальные проблемы по-прежнему, как и восемьсот – девятьсот – двести – сто – пятнадцать лет назад, никак не могут достичь уровня хотя бы приблизительного светского позитива!

Невозможно однако не добавить к изложенному выше вот что: после смерти жизнь Сашки, на свой, особенный лад, наклонилась в иную сторону и вместе с тем вполне зацепила другой side.

ЧАЕПИТИЕ

Володя часто думал про своего брата Сашку. Который умер совсем молодым, Так и не узнав точную дату своего рождения, Володя не знал, отчего умер Сашка. Никто этого не знал. Даже усталые, вечно замордованные медики из номерной городской больницы. Но им-то было всё равно, а Володе нет. Иногда ему казалось, что если бы его брат наверняка знал, когда он точно родился в самом конце мая – 29-го или 30-го или 31-го, то он бы, быть может, и не умер бы так рано.

Когда Володя поделился своими размышлениями с Петром Семёновичем-Сергеевичем, то отец и одновременно отчим его, в основном молчащей, жены, ничего внятного не сказал. Только ограничился, – как обычно, как всегда – многозначительным покачиванием своей кривой, обезображенной головы. Вообще-то Володе изрядно надоели частые родственные визиты Петра Семёновича-Сергеевича, которые особенно участились после того, как тому сообщили из Москвы, что он уволен. Володе не хотелось почему-то тратить время на изнурительные многочасовые чаепития; Пётр Семёнович-Сергеевич умудрялся за полтора-три часа своего пришествия сольно высосать ничуть не менее двух самоваров. Да ещё и постоянно предлагал разделить с ним компанию. В таких объемах даже самый изысканный, даже самый твёрдый, даже самый бретонский чай не был Володе интересен. Но поскольку тотально молчащая жена Володи Татьяна-Марина за стол не садилась, и всё время суетливо фланировала – перемещалась – передвигалась – ползала по квартире, вытирая пыль на отсутствующих серванте – секретере – журнально-газетном столике и этажерке, то Володе поневоле приходилось брать огонь общения и совместного чаепоглощения с Петром Семёновичем-Сергеевичем на себя. Его раздражало это. Ему это надоело.