Рассказы о живой природе. С вопросами и ответами для почемучек

— Так как же она зовёт-то их? Видишь, сначала сказала «иди обратно», и послушался барсучонок.

— Да, да! А потом сказала: «дитёнки, пора домой!»

— И тоже сразу послушались.

Странно. Идём мы обратно и в затылках чешем, — что за чудо?

И тут с нами самими будто чудо произошло.

Мы ведь шли — не переговаривались.

Молча шли.

Да вдруг повернулись один к другому и сказали враз, слово в слово:

— А ведь дознаем, в чём дело!

И повторили:

— Дознаем!

Что за зверь барсук? Зачем ему нора?

Барсук — размером с небольшую собаку приземистый обитатель южных лесов и степей, отдалённый родич куницы. Верх его тела серебристо-серый, низ почти чёрный, по бокам белой короткоухой головы чёрная продольная полоска. Барсуки селятся обычно в широких оврагах и балках, короткими лапами с мощными когтями роют в мягком грунте сложные норы. За многие десятилетия живущая на одном месте барсучья семья устраивает под землёй разветвлённый лабиринт протяжённостью в несколько десятков метров, со многими выходами. Некоторые ходы расширяются в гнездовые камеры, выстланные толстым слоем подстилки из сухой травы, листьев, мха. Барсуки ночью бродят в поисках самой разной пищи — лягушек, червей, ягод, кореньев, а днём отдыхают в норе; в ней же они укрываются от опасности, а зимой на несколько месяцев укладывается в спячку. Каждую весну барсучиха рождает 2–3 детёнышей. До 3-месячного возраста барсучата остаются в подземном убежище и питаются материнским молоком, а когда подрастают, начинают по вечерам выходить из норы, чтобы поиграть и начать учиться добывать пищу. Взрослые барсуки их оберегают и при малейшей опасности громким хрюканьем загоняют обратно в нору.

Береги!

Шёл я из школы домой. Ранней весной это было. Погода ненастная. С утра моросит дождь — надоедливый, одинаковый. Водопроводный какой-то. Распустил все дороги, из тропинок ручьи понаделал. Идти неловко, — ноги разъезжаются.

От школы до деревни — полтора километра. Пока я полпути прошёл, промок до карманов.

Дорога вдоль лесной опушки проложена. Вошёл я под деревья, а тут ещё хуже. Со всех ветвей капает, течёт, льётся. Струйка с берёзовой ветки мне за шиворот угодила.

Разозлился я. Мимоходом хлопнул берёзку кулаком.

— Ишь, — говорю, — расхныкалась!

Тряхнула берёзка ветками, окатила меня водой, как из лейки.

Охнул я от обиды. Стукнул ещё разок.

Ещё раз меня окатило.

Чуть я не заплакал.

Иду, злюсь, и до того мне противными кажутся и серое скучное небо, и хлябкая дорога, и мокрые деревья, что хоть не гляди. Скорей бы до дому добежать, что ли!..

И тут я вспомнил, как из этого же самого места мне однажды уходить не хотелось. На охоте это было. В первый раз меня тогда со взрослыми взяли. И первый выстрел мой был вот здесь, около опушки.

Вспомнил я, как все мы — охотники — шли цепью и ждали, когда спереди или сбоку крикнут: «Береги!»

Это особенное слово такое, охотничье. Означает оно, что показался зверь, бежит на стрелков.

Как услышишь это слово, так уж и точно — береги. Береги всякий шорох, всякое движенье вокруг. Лови их, не пропускай. Уши напряги, глаза напряги, даже носом чуй!

Вот что по-охотничьи значит «береги!».

Хорошее слово. Сторожкое.

До того забылся я, что вдруг слышу это слово наяву. Близко так раздалось:

— Береги!

Может, это я сам сказал, а может, — почудилось.

Но «береги!» есть «береги!»

Навострились у меня уши, глаза сразу стали приглядистее.

Вижу — при дороге стоит старая ель. Нижние лапы у неё шатром висят. Сухой пригорушек под этим шатром, и даже кажется, что струится там тёплый воздух.

Вот тебе и дом — от непогоды схорониться.

Залез я под плотные лапы, сел, сумку положил. И сразу не стало для меня дождя и серого неба. Тепло, сухо.

И тогда я сам уже во второй раз говорю:

— Береги!

Пригляделся к деревьям. Вижу — не плачут они, а умываются. Ветки от дождя — блестящие, распаренные, словно из бани. И каждая ветка подчёркнута светлой цепочкой капелек. Будто вспотела.

А на земле, под деревьями, движутся прошлогодние бурые листья. Они движутся едва заметно, бесшумно, но упорно, как заведённые. С пригорков сползают в низинки, в ямы, и там оседают и прижимаются к земле.

А на пригорках распрямляются стебельки первой травы. Распрямляются и скидывают с себя цепкие старые листья…

Тайная работа идёт в лесу. Моется он, чистится, готовится надеть весенний наряд.

Рассмотрел я это и в третий раз говорю:

— Береги!

Качнулась впереди ветка. Желудёвого цвета пятнышко мелькнуло. Белка!

Вылетела на еловый сук — батюшки! — такая-то растрёпанная, мокрохвостая, сердитая… И будто в скакалочку заиграла: подпрыгивает на суку, старается, хвостом трясёт, а сама — ни с места.

Что за фокусы, растрёпа? Отряхиваешься, что ли?

Ухнула вниз и пропала в хвое.

Поглядел я на землю.

Бегучий крохотный ручеёк звенит у пригорка. Вдруг на берегу ручейка земля вспучилась, разверзлась. Вылезли на белый свет две ладошки и розовый пятачок. Вот тебе на! — крот явился.

Захлюпал по воде, перебрался на другой берег и опять в землю нырнул. Дрыгнул хвостиком — только его и видели.