Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Далее было еще интереснее. Чуковский пишет, как, прибыв 16 октября на Казанский вокзал, куда в те дни устремилась в панике вся не верящая в успех Красной Армии столица, он не смог пробиться к своему вагону, так как в это время на площади вокзала находилось не меньше 15 тысяч человек. Но тут он встретил Вирту. «Надев орден, он [Вирта] прошел к начальнику вокзала и сказал, что сопровождает члена правительства, имя которого он не имеет права назвать, и что он требует, чтобы нас пропустили правительственным ходом». За члена правительства Вирта выдал Чуковского, который ничего об этом не знал и удивлялся, почему это перед ним раскрываются все двери вокзала. «Отъехав от Москвы верст на тысячу, он навинтил себе на воротник еще одну шпалу и сам произвел себя в полковники. В дороге он на станциях выхлопатывал хлеб для таинственного члена правительства, коего он якобы сопровождал».

Но самое поразительное, что, когда немцев отогнали от Москвы, пройдоха Вирта оказался в нужное время в нужном месте, присутствуя на заключительном этапе Сталинградской битвы. Он написал сценарий одноименного фильма, получив за это Сталинскую премию.

В 1954 году Вирту вместе с Суровым поперли из родного Союза писателей за моральное разложение. Чуковский в дневнике отметил: «Оказывается, глупый Вирта построил свое имение неподалеку от церкви, где служил попом его отец – том самом месте, где этого отца расстреляли. Он обращался к местным властям с просьбой – перенести подальше от его имения кладбище – где похоронен его отец, так как вид этого кладбища “портит ему нервы”. Рамы на его окнах тройные: чтобы не слышать мычания тех самых колхозных коров, которых он должен описывать». Чуковский характеризовал Вирту как дремучего человека, не любящего музыки и поэзии, бытового хищника, обожающего вещи, барахло, комфорт и власть.

Отца Вирты-Карельского поставили к стенке большевики, идеалам которых сын был верен всю жизнь. Зная о происхождении любимого писателя, товарищ Сталин именно ему поручил проверить на соответствие идеалам марксизма-ленинизма… Библию. Было это в 1943 году. Вирта должен был прочитать Священное Писание с увеличительным стеклом, убрать из него всю возможную крамолу, в общем, отредактировать. Непосредственное указание заняться столь важным делом Вирта получил от незабвенного Андрея Вышинского, напутствовавшего его словами: «Задание товарища Сталина и личная просьба самого митрополита Сергия». Оказывается, почитателем Вирты был и митрополит Сергий! Кто бы мог подумать!

Но редактирование Библии не спасло его от фельетона – страшного наказания той эпохи. Фельетон 1954 года назывался «За голубым забором» и рассказывал о частнособственнических инстинктах Вирты. Сразу родилась эпиграмма:

Вирта и Суров – анекдот! 

У них совсем различный метод:

За голубым забором тот, 

И под любым забором этот.

Всю свою последующую литературную жизнь развенчанный Вирта рассказывал детишкам, как был взят в плен фельдмаршал Паулюс в Сталинграде. Могила его в Переделкине, неподалеку от Пастернака. Один дом, одно кладбище. И литература одна, советская.

Поведение советских писателей в быту во всей своей полноте раскрывало их внутренний мир и духовные запросы. Вот, например, певец русской природы Михаил Пришвин, восхищавшийся среднерусскими березками и елочками, очень любил все натуральное и свою четырехкомнатную квартиру обставил мебелью из красного дерева. С новой квартирой в его жизнь вошла и новая, молодая жена, годившаяся ему в дочери. Прежняя супруга, смоленская крестьянка Ефросинья Павловна, в новых интерьерах как-то не смотрелась. Любовь нагрянула к старому охотнику нечаянно и заслонила даже светлую советскую действительность: «Что этот домик в Старой Рузе или квартира в Лаврушинском и нажитые вещи! Все пустяки в сравнении с тем великим богатством, которое заключается в любви моей к Ляле: это мое все богатство, и сила, и слава!» – запись в дневнике за 1941 год. Но все же квартиру Пришвин тоже любил, хотя и скрывал это распространенное среди соседей чувство: «Дом писателей или читателей. Это отличный дом в 10 (11?) этажей в Замоскворечье, между Полянкой и Ордынкой, в Лаврушинском переулке, 17/19, как раз почти против Третьяковской галереи. Из южных окон своей квартиры я вижу бесконечный поток людей, идущих в Третьяковскую галерею. <Зачеркнуто: Люблю я свою квартиру.>», – запись от 1944 года.

Михаил Пришвин