Рассказы очевидцев, или Архив Надзора Семерых

Ковыляя, еле живая парочка вошла в северные ворота Реттии; шар-обсерватор заволокло туманом, и картина исчезла. Трибуны потрясенно молчали, предвкушая дальнейшее развитие событий. Зато король на этот раз обошелся без бирюча. Высочайший голос, усиленный аччендариями, заполнил чашу ристалища до краев:

— Я, Эдвард II, ныне рассудив по итогам состоявшейся дуэли между капитаном лейб-стражи Рудольфом Штернбладом и Просперо Кольрауном, магом трона Реттии…

Упади на трибунах волосок — все обернулись бы на святотатца.

Кто тут шумит?!

— …объявляю ничью. Решение окончательное, обжалованью не подлежит. Господ дуэлянтов прошу завтра на аудиенцию, во дворец.

Брезгливо сморщились носы: ничья? Обиженно моргнули глаза: ничья?! Сотни возмущенных задов принялись ёрзать на сиденьях: ну знаете… Тысяча языков покатала во рту непроизнесенное, но готовое сорваться: позор! Тысяча мудрых голов вспомнила про честь, которая превыше всего. Легион пальцев вновь ударил маршевую дробь: смертельный номер! Хотим смертельный номер! Прачки, мясники, художники, белошвейки, ювелиры, золотари, нотариусы, домохозяйки, булочницы… и что самое неприятное: гвардейцы, чародеи, лейб-стражники, волхвы, офицеры, придворные, заклинатели…

Кто кого?! — грозой надвигалось отовсюду.

Маг и капитан смотрели на трибуны, где не было людей. Ни единого, самого захудалого человечка. На трибунах бесновался демон, дитя геенны по имени Общественное Мнение. Скалил клыки, выпускал и вновь прятал когти. Лизал губы раздвоенным жалом. Плевался ядом уязвленной гордыни — без промаха в сердце. Хлопал кожистыми крыльями сплетен.

У демона было лицо Августа Пумперникеля, казначея и любителя зрелищ.

Кошмарный, сводящий с ума лик.

Маг с капитаном встали над учениками: измученными, обессиленными, но готовыми по первому знаку вцепиться друг другу в глотку. Взрослые над мальчишками. Переглянулись. И демон, готовый скорее умереть, чем выпустить добычу, в ужасе очистил ближайшие ряды на каждой трибуне, когда прозвучал вопрос, один на двоих:

— Кто-то желает оспорить высочайшее решение?

В эти секунды Просперо Кольраун был опасней, чем в битве у Семи Зеркал, и Рудольф Штернблад — смертоносней, чем под Вернской цитаделью.

Демон подумал и решил, что король, разумеется, всегда прав.

* * *

Через двенадцать лет, окончательно разочаровавшись в светской жизни, казначей Пумперникель вышел в отставку и принял наконец предложение скопцов-арифметов: возглавить в Академии кафедру высшего умножения. По дороге в Малый Инспектрум, обеспечивая безопасность, экс-казначея сопровождала рота вольных метателей под командованием сержанта, человека молодого, но вполне способного обеспечить дисциплину в отряде, — а также чародей из коллегии Бранных Магов, недавно возглавленной Просперо Великим.

Имен сопровождающих история не сохранила.

В отдельных летописях, в частности, у Лже-Пимена, упоминается, что во время почетной кастрации Августа Пумперникеля с галерки слышались глумливые выкрики, но Якобс ван Шпрее, хронист, заслуживающий всяческого доверия, опровергает это в труде «Зрелые годы короля Эдварда II».

ПРИНЦЕССА БЕЗ ДРАКОНА

Крепко удерживаемая в когтях дракона, принцесса уносилась все дальше и дальше от дома, увлекаемая неведомо куда отвратительным чудовищем.

Тогда она закричала — но никто ее не услышал.

М. и С. Дяченко, «Ритуал»

Из архива «Сопредельного Вестника», выпуски IV–XVII за Год Рыжей Мантикоры, рубрика «Томление сердец». Опубликовано под псевдонимом «Этьен Хурделица» (предположительно Агафон Красавец с неопознанным соавтором), запрещено к распространению в устном пересказе, сигнальные экземпляры переданы Гувальду Мотлоху, верховному архивариусу Надзора Семерых, для допроса с пристрастием.

— Тюха! Ну что там?

— Едут!

— Точно?

— Ага! Едут!

Арчибальд Тюхпен, паж принцессы Марии-Анны, а для всех — просто Тюха, сходил с ума от радости. Отсюда, с голубятни, самого высокого места в замке короля Серджио Романтика, он хорошо видел, как из-за Вражины выворачивает телега с принцессой. Правил телегой мордастый дядька, по причине обширного похмелья не желая проникнуться величием момента. Зевота драла когтями дядькин рот. Еще раздражала кобыла: тощая, облезлая, она не задумывалась, кого везет, и выглядела просто оскорбительно. О телеге вообще говорить не хотелось. Телега и телега. Старье на колесах.

И голубь на плечо нагадил, скотина.