Рассказы писателей Каталонии

Жауме стало тяжело дышать, он почувствовал в горле что-то мягкое, как губка, но почему-то очень горькое. Еще минуту мальчик сдерживал подступающие рыдания и наконец громко заплакал. Но вместе со слезами неожиданно пришло облегчение. В камере четко раздавался звук его голоса: «Нет, нет, нет!» Громкий плач, прерывистое дыхание и всего один слог, вырывающийся из искривленных губ: «Нет, нет, нет!»

«Нет» неизбежному наказанию. «Нет» ненависти всей деревни. «Нет» одиночеству в темной камере. «Нет» застывшим глазам и ужасной тяжести мертвого тела друга на плечах. «Нет» всему злу этого мира, которое вдруг сразу открылось ему, «нет» бесконечно длинной ночи.

Ночь давила на него, сгущалась вокруг, словно угрожая чем-то, ночь была здесь рядом, и мальчик старался зажмуриться как можно сильнее, так что глазам становилось больно, чтобы только не видеть ее.

Сколько времени Жауме плакал? Потом он сидел тихотихо, слыша биение собственного пульса. Сколько времени он просидел так? И почему же все-таки заснул?

Какая непонятная сила была в его крови, в ровно бьющемся сердце, что он мог одновременно плакать и спать, знать о своей ужасной вине и спать, чувствовать, что близка смерть, и спать? Может, биение сердца и плач были тем голосом, который упрямо повторял: «Нет, нет, нет»?

Когда наконец открылась дверь и вошел отец, Жауме почувствовал, что его обнимают те самые руки, которых он так боялся. Но мальчик спал так крепко, что не мог ответить на эти объятия.

На улице ночная прохлада окончательно разбудила Жауме. И он сразу подумал: «Отец увезет меня. Увезет куда-нибудь далеко». Так хотелось сказать свое привычное: «Я не хотел…», но отец шел рядом, не говоря ни слова, и Жауме тоже промолчал.

Уже дома, увидев, как плачет мать, как отец ходит из угла в угол, сжав за спиной кулаки, и бормочет: «Свиньи, свиньи! Звери!», Жауме понял, что никуда убежать не удастся, что всегда и везде его будут преследовать мертвые глаза Пере и ненависть жителей деревни.

— Ложись в постель, — сказал отец, — и спи. Ничего не бойся, ты не виноват. Ложись и попытайся уснуть. Завтра весь день просидишь дома. Я напишу твоей тетке, поедешь к ней, тебе там понравится — будешь жить в большом городе и станешь наконец мужчиной.

Из своей комнаты мальчик слышал, как отец повторяет:

— Вы мне еще ответите за это, негодяи!

Жауме быстро разделся и лег.

Ему не нужно было никуда ехать, чтобы стать мужчиной. Он уже был им, уже не мог позволить себе, как раньше, смотреть на мир наивными глазами ребенка. Со временем Жауме, возможно, научится нести этот тяжкий груз — быть мужчиной. А пока он знал, что принял на себя ту часть боли и горечи, которая ему предназначалась, слишком, слишком рано.

Море ласковое, море коварное

Посвящается Марии Мерсе Капмань

— Вокруг шумело море, такое голубое, нет, синее-синее, а может, мутное, как старая смола или слякоть.

— Неправда, так не говорят!

— Это когда на море шторм, — объясняет Барбара, — или когда дует мистраль и волны большие-пребольшие.

Барбара расчесывает девочке волосы и болтает без умолку. Вокруг смеются, но она не обращает внимания и все говорит, как будто боится той тишины, которая наступит, стоит только замолчать.

— Барбара, а Барбара, ай! а правда, что если мужчина пролезет в замочную скважину, то превратится в женщину, а если женщина пролезет, ай! в замочную скважину, ай! ай! то превратится в мужчину, ай! ай! ай! Ты мне больно делаешь, Барбара!

Барбара отвечает, что вовсе не делает ей больно, а просто расчесывает волосы, потому что, если девочек не причесывать, у них на голове вырастают водоросли, и что если бы она ее не причесывала, то кто бы это делал, и что, когда наступает лето, все только и думают о том, чтобы понежиться в мягкой воде в бухте, да, да, только об этом и думают, и что, если мужчина и женщина вместе пролезут в замочную скважину, никто уже не узнает, где был он, а где она, и что…

— А что будет, если туда пролезет контрабандист?

— Что будет, что будет, да ничего не будет, глупышка! И вовсе я тебе не делаю больно, просто косы заплетаю. Контрабандист в замочную скважину, вот глупышка!

Барбара медленно проводит гребнем по волосам девочки, поворачивает ее голову вправо, потом влево, прокладывает светлую дорожку пробора, и кажется, будто эти густые волосы — широкое поле, а гребень — стальная борона, вот Барбара разделяет волосы на две равные части, а потом каждую из них еще на три, чтобы заплести тяжелые косы, густые жесткие волосы сопротивляются гребню, непослушные пряди выбиваются из-под него, спутываются и застревают между острыми зубьями бороны, словно срезанные сорняки в густой пшенице золотых волос девочки.

Все, что нравится Барбаре, — золотое: волосы золотые, гребень золотой, солнце золотое.

Мастер есть непростой

(поет Барбара)

В нашей деревушке.

(у Барбары красивый голос.)

И прозвали его

(голос немножко трескучий, но красивый)

Золотые руки.

— Однажды привезли золото, — рассказывает Барбара.