Рассказы писателей Каталонии

В тот год, проводя лето с друзьями в приморском городке, эти двое старались держаться поодаль от остальной компании, поскольку неожиданно для себя обнаружили, что лишь наедине бывают счастливы. Они любили друг друга с той силой постоянства, которая выше какого бы то ни было кокетства и понуждает каждого к беспредельной искренности. Они родились в разные времена года, юноша был на два года старше девушки, но оба были высокие и стройные, он — очень хорош собою, она — изумительно красива (так, во всяком случае, считала старушка-англичанка, проживавшая три недели в «Голубом отеле» и много раз приглашавшая их к себе на tea-ceremony^[84]). Молодых людей постоянно тянуло к уединению в тени сосновой рощи, особенно же — в часы заката. Их любовь была окрашена в романтические тона, иногда столь яркие, что грозила выродиться в слезливую сентиментальность, однако же никогда не переступала этого порога. Юноша, чуждый материалистическим веяниям нашего времени, казалось, окружил себя ореолом утонченного декаданса (иногда подернутого дымкой меланхолии в духе Монтеверди, Роберта Браунинга или нашего друга Саути), но не был в этом настолько искушен, чтобы до конца подавить в себе трепетную робость, обычно внушаемую любовью; а потому предпочитал скрывать свое истинное и глубокое чувство — прорывавшееся в простых словах «я тебя люблю», нашептываемых на ухо подруге, — под маской небрежного, даже шутовского донжуанства, которую надевал в компании старых друзей. Конечно, это было игрой: ведь подобная манера — или маска, как вам угодно, — лишь укрепляла в нем романтическое представление о том, что любовь — действительность, существующая для двоих — и более ни для кого. Понемногу общество друзей стало привлекать молодого человека все меньше и меньше, особенно же с того часа, когда он в полную силу ощутил реальность своей (первой в жизни) любви. А девушка, его возлюбленная, принадлежала к тому высшему классу общества, который когда-то присвоил себе монопольное право на романтику и все еще питался идеями Руссо — идеями давно хрестоматийными, ставшими темой заурядных салонных романов. Другими словами, она унаследовала от предков отнюдь не то, что мы бы назвали подлинным романтизмом, — скорее, печать некоей нравственной болезни, разрушившей здоровье целого класса в начале нынешнего века. Итак, юноша, выходец из ремесленного сословия, свежеиспеченный романтик и, возможно, истинно верующий, как всякий неофит, и девушка, романтичная по традиции привилегированного сословия, блуждали среди развалин римского некрополя, покоившихся на окраине современного поселка, у прибрежного шоссе; целовались в тени колонн, каннелюры которых были наполовину сглажены временем, у стен давно высохших бассейнов или на их мозаичных полах, ржавых от дождевой воды, и купались в море, которое близко подступало к некрополю, почти окружало его.

Купались в полном молчании и больше всего опасались, как бы кто-нибудь из компании не обнаружил уединенное место, ждавшее лишь их двоих на протяжении многих столетий. Купались обычно в тот послеполуденный час, когда солнце начинает клониться к закату, а вода отливает металлическим блеском и встречает входящего ласковым теплом. Купаясь, затевали веселую возню, молотили по воде руками и ногами, ныряли поглубже в надежде отыскать какой-нибудь затонувший в древности корабль, потом взбирались на греческий волнорез (тот самый, который начали строить еще финикийские купцы, греки закончили, а римляне с готовностью использовали) и устраивали беготню по источенным водой плитам, в расселинах которых прятались полчища крабов. Время от времени останавливались на бегу, бросались друг другу в объятия и начинали клясться в любви. И очень может быть, что они уже никогда не расстались бы, если бы не вмешался слепой случай.

Однажды, в разгар веселья, им вдруг пришло в голову поиграть в прятки. Вот вам прекрасный пример игры, в самом названии которой таится радостное возбуждение, лучшей из забав, построенных по принципу «кто кого перехитрит». Время и место самые подходящие: в меркнущих отблесках заката, среди кладбищенски унылого пейзажа. Дикая жимолость обвивала молчаливые останки античных колонн; неведомые цветы пробивались на свет из-под обломков лепных карнизов; древний город, царство Смерти и Истории, казалось, полнился зловещим потусторонним мерцанием, источал запах давно истлевших тел, когда-то, быть может, решивших смешать свои останки с соленой морской влагой.