Рассказы. Повести. Легенды

   Та потупила голову.

   -- Ну?.. - повторил Курганов. - Хотите?

   Степанида Егоровна молча сбросила с себя шубейку и положила ему на плечи руки.

   -- Конечно, хочу!

   И оба они рассмеялись. Затем поцеловались и, обнявшись, вместе вошли в комнату.

   -- Только чур: про Феньку чтоб я не слыхала больше!

   -- И без того стыдно, Степанида Егоровна! - ответил Курганов. - А все это пьянство проклятое!.. Вот и сейчас: целую ночь с сыщиками возился, но уж пьян я больше не буду... Ни-ни! Ни за что!..

   Афанасий Львович, смеясь, нашарил в кармане спички зажег огонь - и оба они вдруг побледнели и вскрикнули...

   1897

Крамола

"1905 год". Часть 1.

I

   С весны 1905 года, неизвестно зачем и откуда, в Москве стал появляться в так называемом "городе" прилично одетый господин лет сорока, с пушистыми бакенбардами и в цилиндре, не очень модном и не новом; так же не очень нов и не очень моден был его костюм, и это придавало ему много солидности; ничто не обнаруживало в нем ни легкомысленного франта, ни прогорелого барина, напротив - виделся в нем простой человек, которому некуда было девать свободного времени; этим и объясняли его склонность поговорить, пошутить и рассказать множество новостей, особенно про войну, про японцев, про наши неудачи, в которых повинна интеллигенция.

   Появлялся он то в Охотном ряду, где заглядывал в мясные и зеленные лавки, восхищался певчими птицами, то захаживал проведать купцов на Старую площадь, то в Ряды, то появлялся на торговых подворьях, и везде стали знать его в лицо и разговаривать с ним. Обыкновенно он выбирал такие лавки, где торговцы бывали попроще и посерее, а заходил к ним в такое время, когда они бывали не очень заняты.

   В мясной лавке он покупал курицу или говядины, в колониальной папирос, в галантерейной - галстук, а познакомившись, заходил нередко и так: потолковать от нечего делать или "почесать язык", как выражались торговцы.

   -- Ну-ка, отец-благодетель, - обращался он весело к одному из приказчиков, - заверни-ка мне фунтик колбаски.

   -- Ну-ка, отец-благодетель, - достань десяточек папирос, - говорил он в другом месте.

   Поэтому за ним и укрепилось прозвище "Благодетель", хотя в глаза его все называли просто господином. Кто он такой и как его имя - почему-то никто не спрашивал, интересовались им только мясники, с которыми он имел особенную склонность беседовать. Здоровенные ребята, с мускулистыми руками и толстыми лицами, в грязных, засаленных фартуках, обвешанные кругом бедер широкими длинными ножами, они иногда загадывали друг другу: кто такой Благодетель? Одни говорили, что он непременно дворцовый лакей, потому что у него баки очень вылощены.

   -- И все знает. Сколько раз про войну предсказывал:

   что скажет, то, гляди, и случится назавтра. Ты попробуй распахни ему пальто: у него небось все пузо в золоте!

   Другие не соглашались:

   -- Нет. Лакей не может так разговаривать. Да у них и харчи казенные: на что ему говядина или сырая курица!

   -- А может, он для любовницы покупает?

   -- Вот нешто для любовницы... Только он скорее всего по монопольной части - оттого все и знает.

   -- А зачем у него баки-то такие, если он по питейному делу?

   -- А чего ж им не быть? Это у менялы баки не вырастут, а акцизному можно и с баками...

   К хозяевам Благодетель относился более почтительно, здоровался с ними за руку и вздыхал о плохих барышах, а на плохие барыши купцы всегда любят пожаловаться.

   -- Ведь этак дела-то в двести лет не поправятся, - сочувственно говорил Благодетель, качая головой и задумываясь. - Кого ни послушаешь, одно и то же: плохо и плохо.

   А что за причина? Что за напасть пошла на Россию?

   -- Насчет делов - это верно что напасть. Наши дела теперь, по-русски сказать...

   -- Не договаривайте. Знаю, как скажете.

   -- То-то и оно! Всякий знает, как ежели по-русски про теперешние дела сказать...

   Однажды Благодетель явился в мясную лавку поутру, в самый разгар торговли. Все были заняты: рубили, резали, вешали, получали деньги, завертывали, считали; возле прилавков, дожидаясь очереди, стояли кухарки в теплых платках, с сумками и корзинками.

   -- Я подожду, - сказал Благодетель. - Мне не к спеху.

   И сел на табурет возле конторки.

   -- Дожили до времечка... нечего сказать! - вздохнул он, видимо сердясь на кого-то.

   На слова его никто, однако, не обратил внимания. Попрежнему раздавалось на разные голоса: "Людской говядины-то не положили..." - "С вас два рубля тридцать восемь..." - "Баранины восемь фунтов..." - "Сдачи извольте получить..."

   Работа кипела: хрустели под топором кости, звенели на мраморной доске деньги, щелкали счеты, - и Благодетеля не замечали. Тогда он встал и громко сказал:

   -- Слышали новость? Всех крестьян опять скоро крепостными сделают.

   Мгновенно все затихло и остановилось, точно в вертевшееся колесо кто-то просунул палку. Все руки опустились, все глаза глядели на Благодетеля, а он, будто не замечая этого, закуривал папироску и молчал.

   -- То есть... как... крепостными?.. - вымолвил чей-то голос, в котором было и недоверие, и страх, и злоба.