Рассказы. Повести. Легенды

   -- Почтенное собрание!.. Почтенное собрание!.. - надрывался он, обливаясь холодным потом. - Вы не про то! Тише! Не про это речь! Подождите!.. Почтенное собрание!

   Но страсти разгорелись, и им уже не было удержа.

   -- Минин! Спасайте! - бросился, наконец, Воронов чуть не со слезами к Красавицыну. - Лезьте на стол. Кричите им что-нибудь!

   Красавицын точно ждал этого. Ловко занес он на стол ногу и вдруг вырос над всем обществом с раскинутыми врозь руками.

   -- Народ православный! - гаркнул он во весь голос.

   Неожиданность удалась. Все повернули глаза к новому оратору и притихли, тем более что привезенный им молодец успел кое-кого пырнуть пальцами под ребра и сказать:

   "Гляди! гляди!"

   -- Народ православный! - повторил Красавицын, не зная, что говорить дальше; сердце его колотилось, кровь стучала в виски.

   Самолюбие не позволяло ему слезть теперь со стола, не сказавши ни слова, и он с своей высоты глядел почти с ужасом в эти десятки чужих глаз, в эти бороды и лица, обращенные к нему в ожидании чего-то важного и большого. Это молчание, которое он вызвал своим окриком, теперь давило его. Он понимал, что еще секунда - и все расхохочутся, и он уйдет, сгорая со стыда, а завтра весь город будет знать, как Красавицын говорит речи.

   -- Народ православный! - воскликнул он еще раз, теряясь, не рассуждая и делая что-то бессознательное.

   Трясущимися руками он распахнул вдруг полу своего пиджака и, хватая из бумажника деньги, запальчиво мял их и бросал на стол, приговаривая.

   -- Вот!.. Вот!.. Вот!..

   Потом вытащил кошелек и так же страстно и неожиданно для самого себя раскрыл его над столом, и, когда зазвенели рубли, полтинника, золото и мелочь, он почти уже шепотом восклицал, но резко, на всю комнату:

   -- Вот! Вот!

   От денег, сыпавшихся на скатерть и на пол, и от той страстности, с которой Красавицын все это делал, впечатление было велико и сильно. Все осторожно начали подгребать бумажки в одну кучу, а некоторые нагибались я поднимали с пола монеты.

   -- Жертвую! - восклицал Красавицын, овладевая опять собою и чувствуя, что честь спасена. - Сложимся, объявим подписку, наймем добровольцев: пусть дуют проклятых крамольников!

   -- Бить! - радостно поддержали сыщики.

   -- Бей их! Бей! - ответили еще голоса, а Воронов захлопал в ладоши и весь просиял.

   -- Кладу и я от себя на доброе дело, - сказал он, медленно роясь в бумажнике.

   -- И я кладу на алтарь отечества! - добавил торговец с медалями, выбрасывая золотой.

   И другие все согнули головы над кошельками, стараясь достать и положить в общую кучу так, чтобы другие не заметили - сколько.

   -- Теперь мы видим, - говорил Воронов, - как велико негодование против крамолы во всех слоях населения. Нам дорого ваше сочувствие, а за средствами и силами дело не станет: народ горит желанием сокрушить врагов родины. Да погибнет крамола! - торжественно воскликнул он, поднимая над головою кулак.

   -- Бить! Бить! - поддержало собрание.

   -- Телеграмму послать в Петербург! - настаивал кто-то.

   -- Уже близится радостный час, - громко продолжал Воронов, покрывая голосом общий шум, - когда все мы, истинно русские люди, соберемся победоносно под святые стены Кремля, под благовест и трезвон наших московских колоколов. Из соборов вынесем мы торжественно наши хоругви и святые иконы и крестным ходом двинемся тысячными толпами по древней столице, колыбели нашей веры и самодержавных царей! Да сгинет измена! Нет пощады крамольникам!

   -- Ур-а-а! - закричали сыщики, а остальные горячо поддержали:

   -- Правильно! Дельно! Нечего их миловать!

   -- Сочувствуем! - кричал банщик, ероша волосы. - Гнать их всех к чертовой матери!..

V

   Не прощаясь ни с кем, Яша незаметно ушел.

   Странное, смутное чувство испытывал он, выйдя на свежий воздух. Магазины все были заперты и темны, и все эти торговые улицы и переулки, оживленные днем, теперь были тихи и безлюдны. Полная луна освещала пустые тротуары и мостовую, золотила железные глухие ставни дверей с висячими большими замками и гляделась в серые зеркальные стекла. Кое-где сидели сторожа на принесенных ящиках, скучливо прохаживался городовой, и только изредка проезжали экипажи, точно среди глухой ночи, хотя было вовсе не поздно и на других улицах было еще светло, оживленно и людно.

   Часа два тому назад Яша шел сюда возбужденный и бодрый, а возвращался теперь усталый и подавленный.

   Он не понимал себя, чувствовал какое-то недоумение и не знал, что сказать завтра дедушке.

   Путь его лежал через Кремль.

   По обычаю, снявши шапку в Спасских воротах, он с непокрытой головой шел против сквозного ветра и думал о том, как все они, тысячными толпами, вскоре пойдут здесь с пением и хоругвями, а те - другие - будут в это время лежать по кладбищам и больницам с переломанными костями. И ему было жутко и в то же время соблазнительно ожидание этого.

   -- Яша! А, Яша! - услышал он осторожный оклик и вздрогнул от неожиданности.

   Перед ним стоял Федор и протягивал руку, но не так, как здороваются, а как благословляют.

   -- Отец Федор! - изумился Яша. - Вы как здесь?