Рассказы. Повести. Легенды

   Пришел со спутанными волосами и всклокоченной бородой содержатель бань Друзьев, которому все время хотелось не то заснуть, не то выпить еще водки, не то разбить зеркало.

   Приехал подрядчик Осьмухин, которому многие были должны крупные суммы, а сам он был должен другим еще больше; одевался он в поддевку и высокие сапоги, но ездил на дорогих рысаках и резиновых шинах.

   Пришел маклер Сучилин, с желтыми обвисшими усами, весь в морщинах, с худыми дрыгающими ногами и с длинным корявым носом, в очках, очень сердитый и никому не верящий без расписок ни под какие слова. У него было огромное знакомство и огромные связи, но он был зол на всех за то, что его никогда не избирали в настоящие маклеры и он всю жизнь был так называемым "биржевым зайцем" и не мог иметь шнуровой книги, а шнуровая книга с печатью - была его заветной мечтой.

   Когда вошел Яша, все сидели уже за столом; одни молчали, другие разговаривали о ценах:

   -- Осетрина как вздорожала!

   -- К рыбе приступа нет!

   -- Уважаю я осетрину.

   Мало-помалу подходили все новые лица: пришел издатель сонников и страшных предсказаний, пришел похоронный кондитер, пришли лабазники, хозяин двадцати лихачей и хоругвеносцы. Среди них вошли незаметно и четыре сыщика - второго сорта - на случай поддержать настроение. Вскоре комната наполнилась, и Благодетель приступил к делу.

   Прежде всего он отрекомендовался:

   -- Русский патриот, Василий Васильевич Воронов, преданный своему отечеству, престолу, самодержавию и православию. По совету князя Сардинина я пригласил вас сегодня, почтенное собрание, обсудить наши русские дела и принять меры к спасению нашего государства, которому грозит великая опасность от внутренних врагов, более дерзких и опасных, чем враги внешние... Вот господин Щов, только что вернувшийся из Петербурга, лучше меня объяснит вам суть дела. Господин Щов, будьте любезны сказать вступительное слово.

   Из-за стола поднялся высокий худощавый человек с маленькими бесстрастными глазами, гладко остриженный, с выбритой бородой и подрезанными усами; лицо это, казалось, было очень удобно гримировать и придавать ему любое выражение.

   -- Почтенное собрание! - начал он, вынимая из кармана бумажку и все время косясь на нее. - Трудное и ужасное время переживает наше дорогое отечество. Изменники и крамольники, потерявшие честь и совесть, кричат по всей России: "Долой правительство и царя, мы сами хотим управлять народом и царством". Они хозяйничают уже в городах и земствах, выжимают с крестьян земские сборы и мечтают опять восстановить крепостное право.

   -- Крамольники! - крикнули четыре голоса из разных углов, и в ответ им по собранию глухо пронесся ропот.

   -- Они отрицают бога и православную веру, отрицают отечество, царя и верных слуг его, убивая лучших людей, преданных губернаторов и честных министров. Кто же эти люди, ведущие нас на край пропасти? Эти люди студенты, профессора, учителя, адвокаты, писатели и жиды!

   Новая волна ропота пронеслась по собранию.

   -- Взглянем же, что стало с нашим народным хозяйством. Все разорено: дела испорчены, кредит подорван, и все это началось с проклятого слова "доверие", которое, не подумавши, бросил один либеральный министр назло действительной опоре России - самодержавию! Этим проклятым словом он вверг страну в несказанные беды. А другой министр, покровитель лендов, прямо отдал отечество на растерзание инородцам и всяким врагам...

   -- Правильно! - закричал вдруг банщик, очнувшись от спячки. - Все жулики и изменники!

   Он ударил по столу тяжелой ладонью и, перебивая оратора, горячо продолжал:

   -- Всех их к чертовой матери!

   Настроение вдруг поднялось. Много голосов заговорило сразу, но банщик кричал громче всех, стуча по столу:

   -- К чертовой матери! Всех их к чертовой матери!

   Оратор пытался что-то сказать, но его уже не слушали, а бранили обоих министров, называя их предателями.

   Кто-то прибавил к двум третьего, потом прибавил еще одного, а потом уже все загалдели вообще про начальство.

   -- Велика больно власть дана! - сердился один.

   -- Теснят народ и знать ничего не желают, - перебивал Другой.

   -- Зазнались! - добавил третий. - Ни суда на них, ни управы!

   -- Жертвы наши разграбили, а мы-то сдуру несли денежки-то. А они по карманам.

   -- Денежки наши - турлы!.. Фью!

   -- А полиция? Житья нет! Что захочет, то и ломит без меры, без толку: штрафует, орет, придирается.

   -- Пристав у нас был - этакое животное!

   -- А наш-то пристав: намедни так на меня и хрипит, так и топочет ногами.

   -- А моего дворника из Москвы выслал. Спрашивается:

   за что?

   -- Зазнались! Пора бы им кулаки-то сшибить!

   -- Только себе морды отращивают, окаянные!

   -- Всех их к чертовой матери!

   Говорили и кричали все разом, и чем больше шумели, тем больше разгорячались. Бранили войну, бранили каких-то мошенников, роптали на налоги и ругали полицию. Настроение слагалось не в пользу оратора. Напрасно пытался он перейти снова к речи, напрасно кричали сыщики про жидов и студентов, и напрасно махал руками Воронов, призывая к порядку.