Рассказы провинциального актера

На Дальнем Востоке он сильно простудился и две недели нового сезона провалялся в больнице с воспалением легких.

Была осень, когда он, побледневший, похудевший, хотя, казалось, при его «фактуре» это невозможно, пришел в театр. Дежурная на проходной на пятый день вспомнила:

— Герман, совсем забыла, тебе письмо тут валяется!

Письмо пролежало в театре с июня месяца, а было начало сентября!

Письмо было написано по-чешски, но он сразу узнал ее почерк, хотя не видел ни строчки, написанной ею на родном языке. Он так волновался, что никак не мог понять его смысл. Бросился домой, достал словари и учебники и стал дотошно исследовать каждое слово письма, чтобы не извратить его точный смысл.

Это было письмо женщины оскорбленной, и она не скрывала этого.

Смысл его сводился к тому, что она была жестоко  о б м а н у т а  Германом, и вот почему. Не может нормальный, здоровый человек — или это вошедшее в кровь лицедейство? — писала она, — не может доверять  ч у ж и м  людям самое святое, интимное, ради того, чтобы поразить ее! Он согласился  п о с т о р о н н е м у  человеку показать ее нижнее белье, чтобы тот сумел на  ч е ш с к о м  языке описать его прелести…

Он долго не мог понять причин ее гнева, он не мог понять, о каком постороннем человеке идет речь, пока не прочел главного.

Ее гнев доказателен — в его письме нет  н и  о д н о й  грамматической ошибки!

Вывод ее был категоричен и прост — либо письмо он  п р о д и к т о в а л  знающему чешский язык, что просто отвратительно, либо — что, впрочем, еще хуже! — он сам  з н а е т  язык и  з н а л  его, когда приезжал к ней, но скрыл это…

Он был ошеломлен, ошарашен, возмущен и разбит…

Первым его желанием было резко ответить ей…

Но, что ответить и на каком языке? — Теперь она не поверит ни его русскому, ни его чешскому…

Желание ответить резко — прошло…

Он решил ответить спокойно, с достоинством, может быть, даже с грустной иронией по несовершенству человеческому…

Но каждый раз, как он говорил себе — «Я ей отвечу!» — ему становилось холодно и пусто, потому что об Эве, о своей Эве теперь он думал — «ей». «Ей отвечу!» Ей!

Он не называл ее Эвой, даже про себя, уже несколько месяцев.

Спустя годы он женился.

Ему не было сорока, жене чуть меньше, она чем-то неуловимо напоминала Эву, но не до такой степени, чтобы превратить его и ее жизнь в пытку воспоминаний.

Жизнь вел размеренную, купил машину, пристрастился к рыбалке, — любит уезжать на неделю, на две к своим друзьям в Прибалтику.

На рыбалку ездит без жены.

— Вот такая история! — закончил он свой рассказ, хотя мне не было ясно, закончил ли?

Я ничего не ответил. Мы наломали еще сухих метелок и погрелись у вспыхнувшего пламени.

К дому мы поехали кружным путем, ему захотелось посмотреть эту глухую дорогу, что вела в сторону Рузы.

У самого дома он спросил:

— А ты знаешь, почему я так обрадовался поездке к тебе?

— Расскажи.

— Легальная возможность удрать из Москвы. Сбежал.

— От жены? — предположил я, хотя мне казалось, что ответ я знаю, во всяком случае близок к нему.

— Нет. От Эвы…

Он включил мотор, снял очки, протер их, снова водрузил на нос.

— У нас с завтрашнего дня — гастроли чешского театра…

— Вот те на!

— У меня двухнедельный отпуск в связи с этим… Удачно, что к тебе заглянул — выговорился… Поеду от тебя в Белоруссию, к приятелю. В Можайске заправка есть?

Я молчал. Он не договаривал и в этот раз.

— Ну да! — кивнул он на мой немой вопрос. — Эва с ними приезжает. Она режиссер их театра… Сменила профессию в тот же год… Мне сюрприз готовила… Ну тогда, лет десять назад…

Утром он уехал.

В сторону от моей деревни: налево — к Москве, направо — в Белоруссию.

Не знаю, куда свернул он…

ПОСЛЕДНИЙ СПЕКТАКЛЬ

«Наша уральская зима — не для нервных!» — говорили старожилы города.

Зима в самом деле бывала суровой и резкой. Редко выдавались солнечные дни, но обычно — серое низкое небо с тяжелыми лохматыми тучами, ветер, валящий с ног, и мороз, нередко — за сорок.

Актеры театра редко пользовались автобусом по причине малости города, выросшего при большом заводе. Автобусы ходили редко, расписание было рассчитано на рабочие смены, а работникам театра из любого угла города можно было добраться до места за пятнадцать — двадцать минут.

В те дни, когда мороз падал до сорока и ниже, а ветер смешивал острую снежную крупу так, что нельзя было разобрать, где мостовая, где твердая земля, а где твердь небесная, — в проходной театра, сразу у двери, дежурила пенсионерка Анна Алексеевна, внимательно оглядывала лица входящих, имея наготове шерстяной платок, чтобы растереть побелевшие носы и щеки.

Владимир Медведев в такие дни проделывал путь от дома до театра в рекордные сроки по многим причинам. Во-первых, он был молод, во-вторых, родом из Подмосковья, где такие морозы — раз в сто лет, а в-третьих, из-за первой причины — молодости! — принципиально не носил нижнее белье и шерстяные носки. Путь до театра он проделывал за десять минут, но их хватало, чтобы потом в тепле ноги ныли по часу и отходили от мороза колющей и резкой болью.