Рассказы (публикации 2009–2017 годов)

— Сейчас посмотрю. — Раздвинулись двери, и она скрылась в приёмном покое.

Появилась она минут через десять. На ней не было лица. Старик понял это по-своему и тоже чуть не потерял сознание.

— Жива?

Лея, на лице которой не было кровинки, выдавила из себя:

— Жива, жива. Ничего опасного. Даже не контузия, а травматический шок. Думаю, вечером сможете забрать её домой.

— Доктор, так в чём же дело? Что с вами?

— Цепочка…

— Что цепочка?

— Откуда у неё такая цепочка?

— Как откуда? Я сделал две такие цепочки. Абсолютно одинаковые. Хоть мне ещё не было тридцати лет, я уже был в Варшаве знаменитым ювелиром. И не только в Варшаве. Может быть, потому, что я был таким ювелиром и немцы нуждались во мне, мы и просуществовали, когда в гетто проводились сплошные акции, просуществовали почти три с половиной года. Мы с моей дорогой Двойрой любили друг друга ещё будучи малыми детьми. А поженились мы уже в гетто. Доктор, вам плохо? Давайте сядем. Я вам принесу воды.

— Спасибо. Не нужно воды. Сядем.

— В декабре 1941 года у нас родилась Сареле. И я сделал для неё цепочку, которую вы увидели. А первого марта 1943 года у нас родилась Блюмеле. И я сделал ещё одну точно такую цепочку. А потом началось восстание. Я не знаю, что вы знаете об этом восстании. Но сейчас о нём говорят очень много неправды. Основная военная сила евреев была у нас, у ревизионистов. Именно мы наносили нацистам самые большие потери. А коммунисты были против социалистов, а бундовцы были против коммунистов, а все они были против ортодоксов. И вообще все были против всех, вместо того, чтобы всем вместе быть против немцев. Шестнадцатого мая несколько евреев по канализации выбирались из гетто. У меня на руках была Сареле, а у Двойры — Блюмеле. Вы представляете себе, май месяц, канализация, а на Двойреле её дорогая каракулевая шуба. Она ни за что не хотела её оставить. В кармане шубы были некоторые драгоценности. Но большинство было у меня вместе с инструментами. Эта канализация! Что вам говорить? Только это, только поход в дерьме по самый пояс, а иногда и выше, когда нечем дышать, может искупить все самые страшные грехи, в течение жизни совершённые самым плохим человеком. Как мы дошли до выхода? Это просто невероятно. А Двойреле в своей шубе.

Лея заплакала. Старик посмотрел на неё:

— Доктор, может быть хватит слушать глупого старика?

— Продолжай, отец, продолжай.

Старик с непониманием посмотрел на врача. Может быть, расчувствовавшись, она так назвала старого человека? Бывает.

— На выходе нас ждали поляки. Они должны были проводить нас до Кабацкого леса. На опушке нас обстреляли. Когда мы уже были в лесу… — Старик заплакал. — Ни Двойреле, ни Блюмеле. Потом поляки, когда я служил у них в Армии Крайовой, сказали, что Двойреле убили. А о Блюмеле ничего не сказали. Я был нужен полякам. Ведь я не только хороший ювелир, но ещё отличный гравер. Поэтому они берегли такого еврея. Как раньше немцы в гетто. Я приехал с Сареле в Палестину в 1946 году. Как мы страдали! Хуже, чем гетто. Англичане нас выбросили на Кипр в концентрационный лагерь. Когда возникло государство Израиль, мы приехали в Иерушалаим. Я так и остался один. Я очень любил Двойреле. Для меня не могло быть другой жены, хотя я религиозный еврей и должен был выполнить завет, должен был жениться. Сареле выросла, вышла замуж за очень хорошего человека. Сейчас он полковник в запасе. Бригадного генерала ему не дали. Может быть потому, что он носит чёрную кипу. Не знаю. У них четверо замечательных сыновей, моих дорогих внуков. А они так мечтали о дочке. И Господь услышал их просьбу. В сорок один год она родила мне внучку, которую вы видели. А о Блюмеле так ничего и не известно.

Лея обняла совершенно обалдевшего старика. Целовала его, натыкаясь на седую бороду. Плакала.

— Отец, дорогой мой отец, я расскажу тебе о Блюмеле. Я Блюмеле. Только до смерти моей дорогой польской мамы я не знала, что я Блюмеле. Я знала, что я Кристина. А когда репатриировалась в Израиль, стала Леей. Сегодня, когда твоя внучка, моя дочка Рахель придёт из университета, ты увидишь вторую цепочку.

28 апреля 2011 г.

Поехала крыша? Приложение. «Чистые руки»

— Знаешь, — сказал он, задумавшись, — нельзя осуждать даже самые странные поступки человека. Нельзя, даже если ты считаешь, что обстоятельства ясны до самого предела. — Он снова пригубил бокал со своим любимым Martell Noblige. — Разумеется, я не имею в виду, что ты, можно сказать, брезгливо отказался от чудесного напитка и пьешь свой Remy Martin, хоть и XO. Я же по этому поводу не говорю, что у тебя поехала крыша. — Он улыбнулся, отхлебнул немного конька, помолчал, возможно, ожидая возражения.

Это был предмет нашего традиционного несерьёзного спора по поводу качества предпочитаемых нами коньяков. Я понимал, что не это он имел в виду, начав разговор об осуждении странностей. Поэтому молча ожидал продолжения его рассказа.