Рассказы (публикации 2009–2017 годов)

В тот вечер с женой мы слушали концерт в Октябрьском дворце. Во время антракта к нам, сидящим во втором ряду партера, подошла подруга жены и почти закричала: «Как ты успел очутиться тут?» Естественно, мы не поняли, что именно вызвало такое удивление подруги. Оказалось, что буквально несколько секунд назад она столкнулась со мной в фойе бельэтажа. Её до мозга костей возмутило, что, глядя ей прямо в глаза, я даже не поздоровался. А на её вопрос, в чём дело, не только не ответил, но как-то нагло приподнял плечи и, хромая, прошёл мимо. Она знала, где наши места в партере, и поторопилась пожаловаться своей ближайшей подруге на хамское поведение её мужа, или, в самом лучшем случае, выяснить, чем она заслужила такое отношение. До чего же трудно было убедить её в том, что в антракте мы не поднимались из своих кресел. Мне очень хотелось разыскать своего двойника. Но тут началось второе отделение концерта, и я не пошёл на розыски.

Мне кажется, что и эта история выветрилась из моего сознания, как только мы покинули Октябрьский дворец. Что уж говорить о последующих годах, так плотно загруженных действительно важными событиями. Пустячок. Но изложить это я был обязан, чтобы не прерывать обещанного рассказа. Да, конечно, это следовало сделать именно в такой последовательности, а не начинать с последнего дня нашего пребывания в Советском Союзе — дня, предшествовавшего истории, которую я собираюсь рассказать.

Утром мы приехали в Чоп, станцию на границе с Чехословакией. Вымочаленные предотъездными делами, издевательствами властей и чиновников, мы с естественной для советских граждан опаской, хоть уже не были советскими гражданами, думали о том, как пройдёт этот день до того счастливого момента, когда мы покинем пределы великого и могучего. По нашим предположениям, таможне не к чему будет придраться. Правда, моя палочка из стальной нержавеющей трубы, залитой свинцом. Поэтому, увидев утром таможенника с большой звездой на погоне с двумя просветами (не знаю, какие там у них звания), я обратился к нему с просьбой взять мою палочку, на кухне ресторана выплавить свинец, проверить, снова залить свинец и вернуть мне палочку, когда мы будем проходить таможню. Разумеется, вся эта работа будет мной оплачена. Таможенник улыбнулся, снисходительно похлопал меня по плечу и сказал: «Будьте здоровы, доктор». Не знаю, что нас больше удивило — доброжелательное отношение таможенника, или то, что я ему каким-то образом известен, хотя пути наши нигде никогда не могли пересечься.

Успокоившись по поводу палочки, я задумался о том, что будет с акварелями моей жены. Дело в том, что киевская таможня их не пропустила, посчитав культурной ценностью, которая не может быть вывезена из Советского Союза. Правда, можно было их купить у государства, обратившись в министерство культуры. Жена предложила выбросить их, пообещав, что нарисует мне другие. И лучше этих. Но мне нужны были именно эти. Я их любил. Многие рисовались в моём присутствии в ту пору, когда «безмолвно, безнадежно, то робостью, то ревностью томим», я смотрел на любимую девушку, мечтая о том, что она будет моей женой. Я и сейчас их люблю. Короче, я их не выбросил, а положил в чемодан.

И вот тут с акварелями произошло то, что жена называет цирком. Как только таможенник увидел акварели, он сказал, что в Киеве-то их не пропустили. Всё знал. Я ответил, что мне предложили обратиться в министерство культуры. Но смешно ведь врачу обращаться в министерство культуры по поводу своих любительских мараний. Кроме того, мне было известно, что в Чопе таможенники более компетентны, чем в Киеве. Порцией лести мне хотелось умаслить таможенников. «А разве это не рисунки вашей жены, архитектора?» — спросил главный из них. «Конечно, нет. Это мои рисунки», — солгал я. «Вы рисуете?» — «Естественно. Хотите, я сейчас закрытыми глазами нарисую вам Ленина?»

Передо мной на столе радом с чемоданом появился листик бумаги. Таможенник дал мне шариковую ручку. С той стороны стола скопилась вся бригада таможенников, наблюдавшая за тем, как в течение нескольких секунд я, закрыв глаза, нацарапал силуэт бессмертного Ленина. На бригаду это произвело впечатление. Я великодушно предложил им таким же манером создать портрет гениальнейшего Сталина. Таможенник попросил меня оставить мои произведения ему на память. С царственной щедростью согласился, увидев, как в чемодан возвращаются акварели.

Но этот «цирк» я вспомнил только попутно, потому что он предшествовал проверке моих правительственных наград старшим лейтенантом- пограничником. Он аккуратно свинтил ордена с гимнастёрки, в которой я был ранен в последний раз, и внимательно сличал номера с напечатанными в орденской книжке. Затем так же аккуратно он привинтил всё на место и спросил:

— В каком звании вы были?

— Гвардии лейтенант.

— Лейтенант?! И у лейтенанта такие награды?! Аа-х да, вы же Деген.