Рассказы (сборник)

Вообще он вел себя так, будто не могло быть иначе, чтобы его, Кравунке, не избрали бургомистром единогласно.

Тут к его ужасу этот самый Вальдхаузен или Бэр был вдруг официально объявлен в качестве контркандидата, конечно, за этим стояли бабы. В батрацкого сына они верили еще меньше, чем мужчины. Кравунке, который не побоялся бы никакой другой контркандидатуры, понял опасность и проклял право женщин на выборы. Чтобы не дать противной партии собрать силы, он срочно назначил общее собрание крестьян, переселенцев и батраков с повесткой дня:

1. О выборах бургомистра.

2. Разное.

Когда подошел день собрания, а со стороны крестьян не было принято никаких мер, Кравунке вздохнул с облегчением. Но тут после обеда по деревне пошли девицы, которые стали расклеивать на всех деревьях, заборах и наличниках маленькие листочки, на которых было написано: «Кто такой Кравунке?» Эти листочки были плодом упорных трудов Лизхен и ее подруг. Что они имели в виду, они и сами не могли бы толком сказать. Собственно, они ведь ничего не знали о Кравунке, разве лишь то, что в деревне о нем никто ничего не знал. Во всяком случае, эти листочки возбудили сомнения по поводу управляющего и привели всю деревню, а особенно самого Кравунке, в неистовство.

Чисто отмытый, в воротничке и при галстуке, с толстым портфелем, появился Кравунке за столом президиума собрания и провел выборы бюро, сам предложив его состав. Он считал, что поступил очень хитро, включив в него несколько крестьян-старожилов, несколько батраков и даже одну женщину. Это была мамаша Ханчке, жена ночного сторожа, которая, однако, застеснялась и решительно отказалась в своем преклонном возрасте участвовать в подобных глупостях. Тут вместо нее предложила себя Берта Зиберт, третий ребенок которой был от Вольфа Дитера. Под общий хохот она взобралась на сцену.

Управляющий Кравунке произнес длинную речь о политическом положении в мире и в Германии. Потом он перешел к Мекленбургу, к помещикам и промышленным магнатам и в заключение сказал о земельной реформе и необходимости уничтожать всех врагов рабочих и крестьян. Особенно если они рядятся в рабочие и крестьянские блузы и пытаются похитить у суверенного народа его власть. Тут Кравунке набрал побольше воздуха:

— Сограждане! Женщины! Как волк в овечьей шкуре…

— Сам овца! — пронеслось звонко и гневно по залу.

Выкрикнула это Лизхен. Сбившись, Кравунке остановился.

Все посмотрели на Вольфа Дитера. Он спокойно продолжал сидеть на стуле и Лизхен тоже усадил на место. Тут он позволил себе шутку:

— Он хочет сказать — медведь в овечьей шкуре!

Присутствующие на собрании засмеялись, и докладчик решил, что он может выражаться яснее. И стал говорить совсем ясно. Никто не имеет ничего против приезжих, если только у них нет намерения захватить власть для темных политических целей. Речь здесь идет о выборах бургомистра, первых в новое время, о пользе и вреде, которые может принести община новой Германии, за идеалы которой люди томились в гитлеровское время в застенках. Тут барон никому не нужен, даже если он внебрачный или поддельный. Но, может, барон и настоящий, он, Кравунке, как раз занимается расследованием. Тут управляющий вытащил из портфеля какие-то документы, показал их публике и положил на стол перед собой. Все вытянули шеи: не раскопал ли и вправду Кравунке чего-то опасного? Тот почувствовал, что момент удачный, но черт дернул его опять не вовремя вставить фразу о чистоте семейной жизни и о доказанной аморальности противника.

— Это семейство благородных баронов фон Вальдхаузен, которые хотят открыть здесь свой филиал…

Тут Вольф Дитер встал, медленно, и прошло не так уж мало времени, пока голова его поднялась. В своем рабочем наряде так называемый барон выглядел среди более или менее отмытых крестьян еще больше пролетарием, чем он был на самом деле. В высокие крестьянские сапоги были заправлены штаны из чертовой кожи, принадлежавшие брату Лизхен, куртка была позаимствована у отца Лизхен, шерстяной шарф был подарен Дорой. Он встал и сказал:

— Прошу слова!

— Дискуссия еще не открыта! — заверещал Кравунке. — Я еще не закончил свой доклад!

— А он как раз хочет сказать по поводу повестки дня, — выкрикнула из-за стола президиума Берта Зиберт, которая с момента крушения третьей империи чертовски здорово поднаторела в политике. Вольф Дитер поглядел на нее с настоящей гордостью. Безземельный крестьянин Фридрих Гризбах, которому Вольф Дитер вчера вспахал поле, встал и крикнул:

— Заткни-ка свою глотку. Пусть товарищ Бэр скажет!

Во всяком случае это доставило удовольствие публике, и она была за то, чтобы Вольфу Дитеру немедленно дали слово.

Он был уже на пути к сцене. Одним прыжком вскочил на нее, так что деревянные подошвы грохнули по доскам. Потом он оказался возле председателя, взял его за воротник и приподнял со стула.

— Не смейте давать волю рукам! — завопил Кравунке возмущенно. — Граждане! Товарищи! Будьте свидетелями…