Рассказы (сборник)

Полгода! Полгода прошло с минуты, когда сказали: «Ляленька! Снимаю!» – и щёлкнули затвором, но уже грохнули десятки тысяч стволов с тех пор, и вырвались миллионы чёрных фонтанов земли, и миллионы людей прокружились в какой-то проклятой карусели – кто пешком из Литвы, кто поездом из Иркутска. И теперь со станции, где холодный ветер нёс перемесь дождя и снега, где изнывали эшелоны, безутолку толпошились днём и на чёрных полах распологом спали ночью люди, – как было поверить, что и сейчас есть на свете этот садик, эта девочка, это платье?!

На втором снимке женщина и мальчик сидели на диване и рассматривали большую книжку с картинками во весь лист. Мать тоже была худощавая, тонкая, наверно высокая, а семилетний мальчик с плотным лицом и умным-преумным выражением смотрел не в книжку, а на мать, объяснявшую ему что-то. Глаза у него были такие же крупные, как у отца.

И вообще, все они в семье были какие-то отборные. Самому Зотову никогда не приходилось бывать в таких семьях, но мелкие засечки памяти то в Третьяковской галерее, то в театре, то при чтении незаметно сложились в понятие, что такие семьи есть. Их умным уютом пахнуло на Зотова с двух этих снимков.

Возвращая их, Зотов заметил:

– Да вам жарко. Вы разденьтесь.

– Да, – согласился Тверитинов и снял суконник. Он затруднился, куда его деть.

– Вон, на диван, – показал Зотов и даже сделал движение положить сам.

Теперь обнаружились латки, надорванность, разнота пуговиц летней обмундировки Тверитинова и неумелость с обмотками: свободные витки их сползали и побалтывались. Вся одежда такая казалась издевательством над его большой седоватой головой.

Зотов уже не сдерживал симпатии к этому уравновешенному человеку, не зря так сразу понравившемуся ему.

– А кто вы сами? – с уважением спросил он.

Грустно заворачивая карточки в оранжевую бумагу, Тверитинов усмехнулся своему ответу:

– Артист.

– Да-а? – поразился Зотов. – Как это я не догадался сразу! Вы очень похожи на артиста!..

(Сейчас-то он менее всего походил!..)

– …Заслуженный, наверно?

– Нет.

– Где ж вы играли?

– В Драматическом, в Москве.

– В Москве я только один раз был – во МХАТе, мы экскурсией ездили. А вот в Иванове часто бывал. Вы – ивановский новый театр не видели?

– Нет.

– Снаружи – так себе, коробка серая, железобетонный стиль, а внутри – замечательно! Я очень любил бывать в театрах, ведь это не просто развлечение, ведь в театрах учишься, верно?..

(Конечно, акты о сгоревшем эшелоне кричали, что в них надо разбираться, но на то нужно было полных два дня всё равно. А лестно познакомиться и часок поговорить с большим артистом!)

– В каких же ролях вы играли?

– Многих, – невесело улыбнулся Тверитинов. – За столько лет не перечислишь.

– Ну всё-таки? Например?

– Ну… подполковник Вершинин… доктор Ранк…

– У-гм… у-гм… – (Не помнил Зотов таких ролей.) – А в пьесах Горького вы не играли?

– Конечно, обязательно.

– Я больше всего люблю пьесы Горького. И вообще – Горького! Самый наш умный, самый гуманный, самый большой писатель, вы согласны?

Тверитинов сделал бровями усилие найти ответ, но не нашёл его и промолчал.

– Мне кажется, я даже фамилию вашу знаю. Вы – не заслуженный?

Зотов слегка покраснел от удовольствия разговора.

– Был бы заслуженный, – чуть развёл руками Тверитинов, – пожалуй, здесь бы не был сейчас.

– Почему?.. Ах, ну да, вас бы не мобилизовали.

– Нас и не мобилизовали. Мы шли – в ополчение. Мы записывались добровольно.

– Ну так добровольно записывались, наверно, и заслуженные?

– Записывались все, начиная с главных режиссёров. Но потом некто после какого-то номера провёл черту, и выше черты – остались, ниже черты – пошли.

– И было у вас военное обучение?

– Несколько дней. Штыковому бою. На палках. И как бросать гранаты. Деревянные.

Глаза Тверитинова упёрлись в какую-то точку пола так прочно, что казались остеклелыми.

– Но потом вас – вооружили?

– Да, уже на марше подбрасывали винтовки. Образца девяносто первого года. Мы до самой Вязьмы шли пешком. А под Вязьмой попали в котёл.

– И много погибло?

– Я так думаю, в плен больше попало. Небольшая нас группка слилась с окруженцами-фронтовиками, они нас и вывели. Я даже не представляю сейчас, где фронт? У вас карты нет?

– Карты нет, сводки неясные, но я так могу вам сказать: Севастополь с кусочком наш, Таганрог у нас, Донбасс держим. А вот Орёл и Курск – у них…

– Ой-йо-йо!.. А под Москвой?

– Под Москвой особенно непонятно. Направления уже почти дачные. А Ленинград – тот вообще отрезан…

Лоб Зотова и вся полоса глаз сдвинулись в морщины страдания:

– А я не могу попасть на фронт!

– Попадёте ещё.

– Да вот разве потому только, что война – не на год.

– Вы были студент?