Рассказы старых переплетов

В другом разделе к услугам любопытных была литература по демонологии — «все про шайтана» и тератологии (науке об уродствах и пороках), о пытках, истории чудаков и фантазеров, программы и афиши странствующих зверинцев, цирков, шарлатанов и хиромантов, учебники для парикмахеров, каллиграфов, часовщиков, учителей танцев. Среди этих «див дивных» нельзя не перечислить — ибо сам хозяин библиотеки никогда не забывал о них — самое крупное в Польше собрание книг о крысах, которые были для него символом «страшных мещан», книги на цыганском языке, иллюстрированный альманах времен Французской революции величиной с почтовую марку, малайская рукопись на листьях какого-то заморского растения, польский молитвенник, который можно было читать только при помощи лупы, брошюра львовского чудака, изданная в прошлом веке в одном экземпляре, библиографический перечень книг о блохах и сотни других роскошных безделушек. В шутку иногда поэт называл все это «великолепным мусорным ящиком», но только в шутку, ибо гордился своим редчайшим собранием.

Существовал еще один раздел, пожалуй, наиболее близкий и интересный сердцу поэта — лингвистический. В нем были собраны грамматики и словари экзотических и искусственных языков (эсперанто, волапюк и т. п.), не говоря о словарях всех европейских языков, а также специальных — охотничьих, морских, военных, тайных языков (например, воровского арго). Кроме того, здесь широко были представлены сборники пословиц, поговорок, пародий, шарад, считалок и т. п. В этом разделе поэт черпал материал для своих опытов в области «языковой алхимии», недаром его называли словотворцем.

Поздно за полночь, когда заканчивался трудовой день поэта, он усаживался в кресло и не было для него большего удовольствия и лучшего отдыха, чем перелистывать, как он говорил, «словарей пленительные листья», копаться в старинных изданиях и каталогах, отыскивая в них новые пополнения для своего собрания. В эти вечерние минуты он походил на волшебника из сказки, склонившегося над древними фолиантами. Таким и изобразили его художники Колыбинские: чародей в своей лаборатории среди манускриптов, или книгочей, под стать цвейговскому Якобу Менделю, а может быть, влюбленный библиофил, которому Тувим посвятил одноименную «трагическую балладу», написанную в 1950 году. На русский язык эта баллада никогда не переводилась.

Влюбленный библиофил

комплектом? Или Гулливера[20]М. Глюксберговым томом? «Песнью подаянья»?
Розбицкого[21] «Цветами»? (греза обладанья!),
«Бандитом по любови» — редкостным предельно
И столь же недоступным, как ты для свиданья?
Что ж! Поклянусь любою! Каждою отдельно!
Богиня! Чувства эти — страсть не лицемера;
Порукой Кольберг[22] полный с Кирхером[23] (достань я«Mundus subterraneus»!), или адюльтера
Шедевр полупристойный «Графиня Меланья»
И ветхие изданья «Путешествий Франя»[24],
И гимн «Свадьба и траур — муза безраздельно
Взываний звонно-званных, сиречь воркованья»!
Да! Поклянусь любою! Каждою отдельно!
Ни Сенник[25], ни Сырений[26] коллекционераВ томленье не утешат! Даже «Назиданья
И мысли Брадобрея» — редкость без примера!
И «Молот ведьм»[27] с трактатом ученым «De mania
Scribendi in latrinis»[28]! Чахну от страданья!
Забыть вас? Невозможно! Верный неподдельно
В том, ежели угодно, в миги расставанья.
Вам поклянусь любою! Вместе и отдельно!
Посылка:
Мадам, молю! Постойте! Боже, ноль вниманья!..
Отвергнуть книголюба! К снобу лезть в постель! Но…
Знай — я таких десяток впредь без колебанья
Отдам в обмен за книжку каждую отдельно!

(Перевел Асар Эппель)