Рассказы. Том 4. Фатализм

Дядя Лайонел злорадно рассмеялся, и племянник понял, что старик взбешён до умопомрачения. Люк тоже злился, а ещё чувствовал, что с ним происходит что-то плохое; им внезапно овладел ледяной озноб, превращающий тело в неповоротливую глыбу льда, а в горле возникло болезненное ощущение игольчатого покалывания. Он ахнул:

— Ты отравил меня?!

— Я принял определённые меры предосторожности. Яд? Нет, ничего подобного; это не твой глупый трюк, а результат моих многолетних опытов по изучению природного механизма умирания. Знаешь, что такое столбняк, Люк?

Племянник молчал, с ужасом уставившись на своего дядю.

— Полагаю, что нет. Это состояние абсолютной неподвижности, характеризующееся затвердеванием мышц, как при трупном окоченении после физической смерти. — Лайонел Холланд торжествующе улыбался, постукивая по деревянным подлокотникам кресла сухими пальцами. — Интересно, какой яд ты положил в мой бокал? Стрихнин? Ты знаешь, он вызывает схожий кратковременный эффект. Однако экспериментальным путём я обнаружил более интересный препарат, вызывающий прижизненное окоченение — мышцы костенеют при жизни, а не после смерти. В итоге тело будет сковано полнейшим параличом. Но не мозг, Люк. Ты сможешь всё видеть и слышать совершенно ясно, когда тебя станут укладывать в гроб.

Сдавленное животное рычание вырвалось из горла Люка. На мгновение он перестал контролировать себя; перестал быть Люком Холландом, человеком XX-го века. Он превратился в фанатика-пуританина, искореняющего порочную грязь колдовства, проклятую Священным Писанием.

— Что ты за дьявол?! Ты смазал ядом стенки моего бокала! — хрипло выкрикнул он.

Люк в порыве ярости вскинул немеющие руки и бросился на дядю Лайонела.

В мозгу бился звенящий сумасшедший ритм. А когда пальцы Люка сомкнулись на шее перепуганного старика, звук сделался нестерпимо громким, рождая слова:

— Не оставляй ведьму в живых…

Всё растворилось в багровом тумане, и, казалось, нет ничего на свете, кроме его рук, очень медленно сжимающих горло дяди. Неимоверно трудно повелевать ими; заставлять их шевелиться вопреки подступающему холоду. Люк вложил все свои силы в то, чтобы как можно глубже погрузить негнущиеся пальцы в старческую дряблую плоть. До крайности неприятно ощущать мышечное онемение в коченеющих руках. К своему удивлению, Люк услышал собственный тихий безумный смех. Мысли спутались, дыхание сбилось, мелодия оборвалась…

Комната погрузилась в тишину. Единственным звуком был слабый скрип кресельных пружин, когда Люк бессознательно раскачивал взад-вперёд безжизненное тело своего дяди. За кровавой пеленой он не видел ни синюшной бледности морщинистого лица, ни выпученных потухших глаз. Он пытался вспомнить что-то очень важное, но память подводила его. Что-то связанное с чудовищным препаратом, вызывающим паралич. Что сказал дядя Лайонел? «…мышцы костенеют при жизни, а не после смерти. В итоге тело будет сковано полнейшим параличом». Конечности Люка полностью потеряли чувствительность, плоть промёрзла до костей, а горло терзала острая колющая боль.

Внезапно морок перед глазами рассеялся, и Люк уставился на свои руки, сжимающие изрытую морщинами шею. Он попытался ослабить хватку; убрать руки от мертвеца. И не получилось. Пальцы застыли точь-в-точь как при трупном окоченении.

Люк заскулил, словно раненая собака.

Спустя час Люк Холланд по-прежнему сидел, склонившись над убиенным стариком, среди теней, медленно выползающих из своих углов, будто из глубин мрачных пещер. Раз за разом он пытался разжать пальцы, замершие в удушающем захвате, но безуспешно. Они слишком глубоко погрузились в быстро остывающую плоть — десять белых звеньев ожерелья смерти.

Интересно, сколько он здесь сидит? Пять минут? Столетие? Боль в горле усилилась, а руки и ноги Люк едва ощущал.

Ему не высвободиться без помощи какого-либо инструмента. Внезапная мысль вселила в него надежду. Почему он не подумал об этом раньше? Нож освободил бы его пальцы.

Он попробовал встать, но тяжело рухнул на пол. Его ноги превратились в никчёмные ледышки. Хрипло дыша, он с трудом поднялся на колени, сжимая в руках своё чудовищное бремя. В пределах видимости ножей не было, а тратить драгоценное время на поиски он не стал.

Люк выполз в коридор, волоча мёртвого пленника своих рук. Он попытался спуститься по лестнице, но сразу же потерял равновесие и полетел вниз. Они скатились по ступенькам — один мёртвый, а второй полумёртвый. Люк чувствовал, как ядовитое зелье обречённости растекается по венам.

Управится ли он с ножом? Ноги бесполезны; руки в капкане неподвижности. И всё же остался рот; Люк мог бы сжать зубами рукоять ножа и высвободить пальцы.

Кровь залила лицо, но он умудрился вытащить из кухонного шкафа нужный ящик. Столовые приборы со звоном рассыпались по паркету. А вот и нож. Сейчас…

Люк несколько раз медленно перекатился по полу, пока губы не коснулись костяной рукояти ножа. Боль в горле утихла, но челюсти застыли, будто скованные вековым льдом…