Рассказы. Том 5. Одержимость

— Ты не можешь забрать её! — кричал Ульрих Клемм. — Она — всё, что у меня осталось! Никто и никогда не отнимет её у меня! Никогда!

Вступать в бесполезный спор не имело смысла. И когда я умолял Лизу сбежать вместе со мной, она повернула ко мне чистое совершенство циферблата и тихонечко тикнула:

— Нет.

Ибо Лиза являлась шедевром старика. Он потратил годы, совершенствуя её послушание. Я понял, что никогда не смогу вмешаться в тончайшую работу Ульриха Клемма.

И я ушёл, унося в кармане серебряные часы на цепочке; зная, что никогда не смогу найти цепочку, которая связала бы меня с Лизой. В течение следующих нескольких месяцев я часто отсылал письма из Детройта в мастерскую, но в ответ не получил ни строки.

Я отписал другу, попросив передать Лизе весточку от меня. Серебряные часы в моём кармане отсчитывали дни, недели, месяцы, а затем я вернулся в Нью-Йорк.

И услышал, что Лиза умерла.

Друг, выполняя мою просьбу, зашёл и обнаружил, что мастерская закрыта и выглядит заброшенной. Обойдя дом, он постучал в заднюю дверь и разбудил Ульриха Клемма. Немощный худой старик сказал, что у Лизы случился сердечный приступ. Она умерла.

Придя через несколько дней, мой друг не смог никого разбудить. Но траурный венок на парадной двери мастерской без слов поведал мрачную историю о смерти.

Я поблагодарил своего информатора, горестно вздохнул, сокрушённо покачал головой и вышел на зимнюю улицу.

Вечер выдался холодным. Дыхание перехватывало от яростных порывов ветра, а ноги по щиколотку тонули в снегу, когда я спускался по ступенькам к двери Ульриха Клемма. Мороз покрыл стекло затейливым белым узором, будто свадебный торт, и я не мог заглянуть в мастерскую сквозь ледяной покров.

Моя рука, облачённая в перчатку, подёргала дверную ручку. Дверь гремела, но не открывалась. Я громко постучал. Старик чуток глуховат, но он должен услышать и откликнуться. Переминаясь с ноги на ногу, я случайно поскользнулся и плечом навалился на дверь.

Та распахнулась совершенно неожиданно. Я, чудом удержавшись на ногах, перешагнул порог этой обители мрака и безмолвия. Ни один лучик света не осветил верстак, ни одни часы не возвестили о моём вторжении. Циферблаты тонули в темноте. Отсутствие знакомого тиканья поразило меня подобно сильнейшему физическому удару. Здесь заканчивалась реальность.

Всё замерло. Но ведь безудержный фанатизм Ульриха Клемма не мог допустить остановки…

— Клемм, — осторожно позвал я. — Включите свет. Это Дейн.

В ответ я услышал тихий голос, шёпотом взывающий ко мне.

— Ты вернулся. О, я знала, что ты вернёшься.

— Лиза!

— Да, дорогой. Я в одиночестве ждала тебя здесь. Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как он умер.

— Он умер? Твой дедушка?

— Ты не знал? Я заболела. Доктор сказал, что у меня слабое сердце. Сказал, что я умру. Однако дедушка и слышать об этом не хотел. Он выгнал доктора, обозвав дураком, и заявил, что сам меня спасёт. И он исцелил меня. Да, он это сделал. Он ухаживал за мной даже после того, как сознание покинуло меня. А когда я, наконец, очнулась, дедушка не выдержал. Знаешь, он был таким старым. Заботясь обо мне, он не думал о себе, обходясь без пищи и отдыха, что ослабило его организм. Началась пневмония, и я ничего не могла поделать. Он так и умер в своей мастерской. Кажется, это было очень давно.

— Когда?

— Не могу вспомнить. С тех пор я ничего не ела и не спала, но в этом нет необходимости. Я верила, что ты придёшь…

— Позволь мне взглянуть на тебя.

Я пошарил рукой в темноте и нашёл выключатель лампы над верстаком. Свет залил множество безмолвных циферблатов на стенах.

Лиза стояла, прислонившись спиной к стене. Казалось, что её бледное лицо вылеплено из воска, во взгляде застыла неестественная пустота, а тело исхудало. Но она выжила. И для меня этого было достаточно. Да, она выжила и навсегда освободилась от тирании старика.

Интересно, как тот, кто утверждал, что никто и никогда не отнимет её у него, сделал это. Что ж, он потратил последние силы, вложил весь свой выдающийся талант, чтобы вырвать её из лап смерти, и этого предостаточно.

Я облегчённо вздохнул и нежно обнял Лизу. Её плоть была холодна, и я стремился растопить ледяное оцепенение теплом своего тела. Я склонил голову к её груди, прислушиваясь к стуку сердца.

Затем я отстранился и с криком ужаса бросился прочь из погружённой в мёртвую тишину мастерской.

Но не раньше, чем услышал адский звук, исходящий из груди Лизы; звук, который не был биением человеческого сердца, а являлся безошибочно узнаваемым мерным тиканьем.

УЧЕНИК ЧАРОДЕЯ (The Sorcerer's Apprentice, 1949) Перевод А. Юрчука

Пожалуйста, не надо света. От света больно глазам. Зачем этот свет: я и так расскажу вам все, что хотите, расскажу обо всем, без утайки. Только уберите свет.

И пожалуйста, не смотрите на меня так все время. Как может человек собраться с мыслями, когда все столпились вокруг и каждый постоянно спрашивает, спрашивает, спрашивает…