Рассказы тридцатилетних

…Между тем сам Лефорт вовсе не вглядывался в иноземную восточную столицу, его задача была противоположного свойства: он предъявлял ей себя, показываясь блистательно в череде роскошных театрализованных шествий, которыми как началась, так и окончилась его московская жизнь. Входя с юга, от Коломенского, через Серпуховские ворота после азовского взятия, превращенного в его апофеоз, он венчал своею особой, будто живое солнце, чело пышной процессии, подробно разработанного действа вступления, в коем всякое лицо, его место и роль исполняли нарочитую аллегорическую задачу.

Первой следовала карета с шутовским князь-папою Никитой Моисеевичем Зотовым, стоявшим со щитом и мечом — подарками гетмана Мазепы. За нею вели четырнадцать богато убранных лошадей Лефортовых, предшествовавших открытой триумфальной колеснице, сделанной наподобие морской раковины, так что колес не было и видно — они закрывались Тритонами и другими морскими чудовищами; снаружи повсюду сверкало золото, а везли ее шестеро великолепно украшенных коней. В ней-то и восседал внук итальянского торговца москательным товаром, словно Авраам вывезшего своих сыновей Исаака и Якова в Швейцарию и позаботившегося там переправить фамилию на дворянский лад, — генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт, в белом немецком мундире, обложенном серебряными гасами. Стрельцы, мимо которых он проезжал, давали в честь его залпы из ружей и пушек, по бокам колесницы шли выборные солдаты с копьями, а позади несен был морской флаг.

Следом тянулась пешком морская рота, предводимая пешим же царем Петром, потом ехал главнокомандующий Шеин, а за ним проходили пятеро полков во главе с Гордоном, Лефортовым родственником по жене.

При начале старого Каменного моста через Москву-реку были воздвигнуты ради торжественного случая особые Триумфальные ворота с эмблемами и надписями. Приблизившись к ним, генерал-адмирал спешился и прошествовал под аркою, с вершины которой «гений» через рупор прочитал в его честь стихи, открывавшиеся зачином на античный лад:

Генерал-адмирал, морских всех сил глава
Пришел, узрел, победил прегордого врага…

По окончании приветствия пехота сделала три залпа, и затем раздался гром пушек во всех частях города, а Лефорту поднесли богатое оружие. Сев обратно в свою колесницу, он проехал в Кремль, а оттуда сквозь Троицкие врата отправился через Маросейку, Покровку и Старую Басманную в Немецкую слободу. Царь же постоянно сопровождал его пешком во главе морского войска.

«Все это шествие продолжалось с утра до вечера, — писал Лефорт на родину, справедливо прибавив: — И никогда Москва не видела подобной церемонии».

Тогда же швейцарский выходец был титулован вицекоролем Новгородским с поднесением богатой собольей шубы и, сверх того, права потомственного владения селами и деревнями в Епифанском и Рязанском уездах; одновременно он стал президентом царских советов, не считая приобретения иных знаков почтения — множества богатых материй, дорогих мехов, серебряной и золотой посуды, украшенной его вензелем, и так далее.

Тотчас по завершении церемонии Петр со всеми флотскими офицерами отправился в Немецкую слободу, или, говоря языком москвичей того времени, на Кукуй — старший родственник того, что располагался у Петра Аркадьевича под боком триста лет спустя, — находившийся, однако, совсем в другой части столицы; здесь его ждал сам Франц Яковлевич на ужин. Пиршество в доме Лефорта в тот день собрало более двухсот человек гостей, веселившихся с танцами и напитками под фейерверк и неумолкаемую пальбу пушек.

Праздник удался на славу, да и место было выбрано не случайно: Петр воистину многим был обязан затейливым кукуйцам и их счастливому предводителю, убедившему его свести в монастырь постылую жену Евдокию и по-братски уступившему взамен свою подружку Анну Монсову. Потом, под конец жизни, все это еще дважды ударит по царю другим своим концом — Монсиха изменит, и не раз, своему венценосному аматеру в его отсутствие, а брат ее Виллем, даже после этого великодушно оставленный при дворе, подберется к самой императрице Екатерине, но пока до плодов далеко, и дружба с развеселыми иноземцами, находясь в самом расцвете, как кажется, сулит нескончаемые блаженства.