Рассказы у костра

Однажды весной, в самый разлив, кассир отказался ехать в банк за деньгами. Знаете наши Окские разливы — море, десять, пятнадцать километров в ширь! А рабочие зарплату требуют — вот и пришлось самому отправиться. Погода выдалась хорошая. Доехал я быстро, получил деньги, уложил в два чемоданчика, перевязал их сыромятными ремешками и спокойно, без всяких приключений, переплыл обратно через разлив. Шагаю так-то вот потихоньку вдоль опушки старой, неезженой дорогой и любуюсь всем вокруг. В лесу стоит звон, над полем в небе жаворонки, на душе упоение! Вдруг из-за куста появляются двое.

— Здравствуйте, Николай Васильевич!

«Наверное, сплавщики», — думаю я, хотя сам их вижу впервые.

— Здорово! — отвечаю.

— Денежки несешь?

— Денежки!

— Ты их нам отдай по-хорошему, без кровопролития!

— Вы это не шутите? — спрашиваю, а сам спиной к сосне подался, между ног чемоданчики поставил.

— Какие тут шутки! — отвечают и ко мне подвигаются.

— Уходите, говорю, ребята, от греха — изуродую.

Один тут же нож вытащил, но взмахнуть не успел, я поймал его руку, нажал, и взвыл он, нож выронил, обмяк. Ну, а со вторым проще было расправиться. И вот, поверите ли, даже тогда не испытывал я страха…

Кто-то бросил в костер еловые, смоляные ветви, и они пахнули огнем и терпким дымом, с треском взметнулся фонтан золотых искр. Мы заерзали, устраиваясь поудобнее. Через минуту пламя сникло, перегорелые прутья припудрились пеплом. Пошевелив их палочкой, лесничий продолжал:

— Был у меня объездчик — Муравьев. Таких людей я больше не встречал! Легонький, шустрый, всегда веселый, остроумный и бескорыстный. Был он всеобщим любимцем. Для него пройти тридцать, сорок километров было так же просто, как, скажем, велосипедисту промчаться километр по асфальтированной дороге. Обладал он замечательным свойством — в совершенстве ориентироваться в лесу. Думаю, если бы его с вертолета опустить куда-нибудь в трущобную тайгу, он бы с минуту постоял, повертел бы головой, понюхал, бы носом воздух и безошибочно направился прямо к жилью. Мне много раз по долгу службы и по охоте приходилось бывать с ним вместе, и я достаточно убедился в необычайной его приглядчивости, изумительной зрительной памяти. Достаточно было Муравьеву хотя бы раз побывать где-то в незнакомом лесу, чтобы в любое время безошибочно привести туда же. То, что вам и в глаза не бросится, он запоминал на всю жизнь.

Глядя на него, не верилось, что этот юркий, щупленький человек один на один заколол медведя ножом, волков на логове бил. Настоящий, врожденный, скажу вам, лесной человек был этот Никодим Фомич Муравьев! Охотник он был умный, страстный, неутомимый. Так вот, этот самый Муравей пригласил меня однажды осенью на утиный перелет на Выдру. Я слыхал много про Выдру, про ее несметные утиные стаи, несколько раз пытался попасть туда, но всегда плутал в болотистых зарослях, и она оставалась для меня недосягаемой мечтой.

Находилось небольшое торфянистое озерко Выдра где-то в середине непролазной заболоченной чащи, километрах в пяти-шести от лесничества. Муравей прекрасно знал озерко и ходил к нему в любую погоду и возвращался в самую темень. Надо ли говорить, с какой радостью я принял приглашение. Путь на Выдру лежал через три болота. Когда-то, очевидно, возили через эти болота лес, и с тех пор сохранилась полуизгнившая, широкая лежневка.

Чтобы попасть на Выдру к утренней заре, мы условились выйти ночью в три часа и встретиться в конце второго болота. Муравью от его кордона до места встречи было немного дальше, чем мне от лесничества, но он ходил быстрее, и я был уверен, что, придя на место, уже застану его там.

Николай Васильевич затянулся сигаретой и шумно выдохнул белесую струю.

— Ночь выдалась — зги не видать. Тьма-тьмущая. Вышел я из дому, обождал малость, пока глаза привыкли к темноте, и осторожно направился к лесу. Шаг за шагом прошел в кромешной тьме с километр, пока чуть не упал, ткнувшись сапогом во что-то твердое. Нагнулся, нащупал тесно уложенные друг к другу бревна, обрадовался: лежневка! Запутаться теперь было невозможно, шагать стало намного легче. Уже одно то, что можно было идти не на ощупь, без вытянутой вперед руки, облегчало ходьбу. Иногда лежневка обрывалась, и тогда нога упруго вдавливалась в мох. Но через двадцать-тридцать шагов нога опять ступала на бревно, и снова метров на триста-четыреста тянулась лежневка. Так, пройдя одно болото и половину второго, я остановился передохнуть и перекурить. В это время набежал ветер, а потом посыпал частый дождь. Идти опять стало трудно и неприятно. Ноги скользили, то и дело срывались с бревен, тужурка моя, набухая, тяжелела.