Рассказы веера

Да и вообще кажется, что свое пребывание в Киеве Любовь Ивановна расценивала как некую передышку. Ей следовало отдохнуть в статусе «мужней жены» от всякого рода неприятностей, все взвесить, обдумать и снова ринуться в наступление на блистательную Северную столицу. Она видела себя там и только там: в благоухающем тепле особняка, в туалетах, достойных ее красоты, в окружении элегантных, родовитых, спокойно-добродушных от сознания своей исключительности людей.

...Из Киева Любовь Ивановна с сыном Александром бежала стремительно и даже, возможно, тайно, лишь запиской уведомив Платона Платоновича, что между ними все кончено. Так бывает – женщина взглянет на себя в зеркало, и как раз этот момент, а вовсе не бесполезное выяснение отношений, решает все. Любовь Ивановна не сомневалась: она попусту теряет время – драгоценное время! Ей уже двадцать восемь, а она все еще «госпожа Голубцова».

* * *

В Петербурге у беглянки оставались младшая незамужняя сестра Александра и старший брат Николай. На него-то Любовь Ивановна и возлагала надежды в своем устройстве на берегах Невы.

Но, как это часто бывает, вскоре после приезда она поняла, что переоценила возможности брата – у того и собственные дела были далеко не блестящи.

Николай Иванович, поняв, что не склонен к военной службе, сменил мундир корнета на сюртук, устроился – благо имя отца еще было на слуху – в ведомство путей сообщения, но и тут его надолго не хватило. Поскитавшись по присутственным местам, он вдруг почувствовал тягу к литературным занятиям и вышел в отставку.

«Вольные хлеба», как известно, дело ненадежное, особенно в отсутствие Божьего дара. Увы! Господин Кроль, человек не без способностей, вот этим-то Божьим даром и был обделен.

Как почти всегда бывает в подобных случаях, он об этом не догадывался и пошел по проторенной дорожке – стал писать стихи:

...Умышленны теперь их сделалися встречи,

Им захотелося друг друга разгадать,

И искренность сама просилася в их речи.

Ну и так далее. Слушая «встречи – речи» брата, Любовь Ивановна с неприятной для него откровенностью морщилась. Редакторы, к которым носил свои вирши Кроль, – тоже. Денег новое занятие не приносило. В доме повеяло голодухой. Любовь Ивановна ходила в овощные лавки Апраксина двора, долго присматривалась и в конце концов нагружала свою корзинку позеленевшей, предназначенной к выбросу картошкой и листьями капусты, обобранными с кочанов.

Бродя меж телегами, корзинами, ящиками по засыпанному лузгой от семечек Апраксину двору, Любовь Ивановна своей красотой, одеждой, хоть и поношенной, выделялась среди толпы и слышала в свой адрес немало неприличных предложений. Случалось, что какой-нибудь ухарь в воняющем псиной армяке не на шутку цеплялся к ней. Тогда Любовью Ивановной овладевало бешенство, ее саму пугавшее: не дай Бог ей сейчас в руки нож! Обидчик обычно отступал, матерно выругавшись, и беззлобно гыкал: «Ишь, курва гладкая, брыкается, наших не признает. Понятие о себе имеет! Голь – а туда же: нос дерет!»

Иногда Любови Ивановне до смерти хотелось творогу, который когда-то с изюмом и медом подавали в родительском доме. Тогда она отправлялась в молочный ряд, останавливалась у каждой торговки и пробовала товар, обычно лежавший в больших мисках. Но, обойдя всех, ни у кого творог не покупала.

Эта хитрость, повторявшаяся с достаточным постоянством, была торговками обнаружена, а сама Любовь Ивановна подвергнута беспощадному, злому, как это умеют бабы-озорницы, осмеянию.

...Однако неожиданно у Николая Ивановича дела наладились. Его словно прорвало: он строчил теперь статьи, очерки, рассказы, скетчи, обзоры, которые имели успех благодаря бойкости его пера и злободневности сюжетов.

Платили немного, но поскольку господин Кроль оказался весьма плодовит, то денег на жизнь вполне хватало. Он сделался известным в журналистской среде и свел здесь полезные знакомства.

Любовь Ивановна могла бы вздохнуть свободнее, если б у брата не обнаружилась известная русская слабость. Кстати, мемуаристы иногда поминали Кроля недобрым словом не по причине посредственных способностей – тут уж никто не виноват. Они обвиняли его в том, что он спаивал своих коллег по ремеслу. Будучи, как утверждали, человеком хитрым, он таким образом привязывал их к себе, создавал преданное себе окружение. Ему хотелось примерить на себя лавры «властителя дум»: мало кто умел так хлестко резать правду-матку в глаза, обличать «тупое начальство, глухое к стонам угнетенных» – все это пользовалось большой популярностью у читателей.

...В маленькой квартирке брата, донельзя заполненной такими же, как и он, людьми – в мокрых штиблетах и с сивушным дыханием, – Любовь Ивановна ясно чувствовала край бездны у своих ног.