Рассказы веера

Некоторое беспокойство холодным сквознячком нет-нет и донимало ее сейчас. Но даже думать об отъезде было невозможно – как отнесется к этой идее зять, который, несмотря ни на что, свято верит в справедливость слов «свобода, равенство, братство»? Газеты весьма доказательно писали, что репрессиям и казням подвергаются дельцы, продажные министры, спекулянты, расхитители государственной казны, что нет иного способа покончить с коррупцией, которая поставила Францию на грань краха.

Разложение верхушки общества и для Аренберга, и для его русской семьи было совершенно очевидным, неспособность короля править – тоже. Но террор... но кровь... но тот ужас, в который, как в ледяную купель, был погружен Париж. Как быть со всем этим и где в конце концов правда?

...Стараясь подавить смутную тревогу, Варвара Александровна черпала душевное спокойствие в будничных делах. Исправность, с которой она получала деловую корреспонденцию, свидетельствовала о том, что дома, в России, все идет своим чередом. Она прочитывала отчеты, счета, сметы. Давала распоряжения по самым разным вопросам, вникала в каждую букву и цифру. Это помогало освободиться от тягостных размышлений о бесчинствах на парижских улицах. И уж совсем умиротворенное состояние духа Шаховской возвращала мысль о том, что дочка, видимо, действительно счастлива.

...Варвара Александровна старалась не докучать молодым. На их половину она отправлялась только после того, как являлся зять и уговаривал ее вместе провести вечер. Нередко молодая принцесса развлекала мать и супруга игрой на арфе, в чем достигла больших успехов. У нее составилась программа из нескольких пьес, всегда заканчивавшаяся собственными вариациями на тему прелестной мелодии Люлли, ноты которой ей преподнес в кафе «Корацца» ее супруг. Именно тогда она поняла, что этот подарок означает нечто очень важное: принц Аренберг протягивал ей обернутые пергаментом листки так, будто отдавал свое сердце.

Шаховская любовалась дочерью. Тихая, малоразговорчивая, она, несомненно, отличалась скрытностью. Даже ей, матери, всегда трудно было определить, какие чувства владеют на самом деле дочерью. Но замужество преобразило Лизу. Черты ее лица, которые никто не назвал бы идеальными, излучали не свойственную ей раньше энергию и радостное воодушевление. Всякая женщина, имеющая даже не слишком большой жизненный опыт, безошибочно назвала бы причину подобной метаморфозы. «Мое дитя расцветает в руках этого человека», – с удовольствием думала княгиня, наблюдая, с каким вниманием принц откликается на малейшие душевные порывы своей жены. Он поддерживал в ней тягу к искусству, находил это совершенно естественным для женщины вообще, а для такой одаренной, как Лиза, – в особенности.

– Маменька, Луи сказал, что у меня хороший голос. Надо только научиться правильно дышать и не жалеть времени на занятия. Он пригласил заниматься со мной мсье Жарри из Оперы, – с сияющими глазами сообщила Елизавета матери.

...Однажды во время урока пения принцесса Аренберг почувствовала себя дурно. Послали за доктором. Тот, явившись, недолго испытывал терпение Варвары Александровны и ее зятя, вышел к ним, прикрыл за собой высокую белую дверь и со сдержанной улыбкой объявил, что в семействе следует ждать прибавления.

Принцесса Ламбаль отозвалась на сообщенную ей новость с воодушевлением: «Я уверена, что смогу стать прекрасной тетушкой».

Между тем революционная стихия продолжала набирать силу, затопляя все вокруг смертоносной яростью. Король с королевой, покинутые придворными, были заперты во дворце Тюильри на положении арестантов. Возле них оставалась только Ламбаль – верная, мужественная, хладнокровная. Очевидец описал сцену, которая могла уже считаться заурядной: «Мужчины и женщины, вооруженные ножами, вилами и пиками, со страшными криками и ругательствами бросаются к королеве. Один показывает ей прутья с надписью «Для Марии-Антуанетты», другой представляет ей модель гильотины, третий – виселицу с куклой в женском платье, четвертый везет королеве кусок кровавого мяса, вырезанного в форме сердца, с которого капает кровь».

С каждого нового заседания Национального собрания Аренберг, присутствовавший там на правах депутата первого сословия, то есть дворянства, возвращался все мрачнее и мрачнее. Лишь ради жены он придавал своему лицу безмятежное выражение, не желая ее тревожить: Елизавета и без того нелегко переносила беременность. Но с тещей принц был откровенен – никакой законности не соблюдается. Люди, абсолютно не замешанные в противодействии новой власти, отправляются на гильотину только из-за принадлежности к дворянскому классу. А те, кто возглавил революцию, те, в чью чистоту помыслов он верил, на его глазах превращались в банальных убийц.

А что же Бельгия? Ведь свои надежды принц возлагал на то, что революционный вал, очищающий Францию от монархической скверны, прокатится и по его родине, открыв перед ней путь к самостоятельности и возрождению.