Рассказы веера

Так все было и исполнено: вышло что-то вроде укромной гостиной – мягкий ковер во весь пол, небольшой стол с мраморной крышкой, пара кресел. А в простенке меж двух окон, прямо перед входной дверью, висел Елизаветин портрет. Всякий раз, входя сюда, княгиня пристально всматривалась в него. Потом опускалась в кресло, иной раз сидела подолгу. Прислуга знала, что барыня не любит, когда ее в это время тревожат.

...Из дома княгиня старалась не отлучаться, не доверяя внучку никому. У нее постоянно жил кто-то из сибиряков, приезжавших с докладами и деловыми бумагами. Управляющий из подмосковной Шаховских и вовсе представал перед княгиней два раза в месяц, рассказывал обо всем обстоятельно, с подробностями, как того требовала хозяйка.

– Да вот еще, ваше сиятельство, – однажды, отчитавшись перед Варварой Александровной, добавил он. – Никитична всякий раз нижайше вам кланяется, теребит меня расспросами, как, мол, жизнь у моей княгинюшки? А тут привязалась, скажи да скажи – пусть возьмет меня в дом. Я ей: куда ты, старая, годишься, и так на свете зажилась! Не твое дело, отвечает, передай, что лишним ртом у нее не буду, кусок хлеба да полкружки молока – много ли мне надо...

Пока управляющий все это говорил, Варвара Александровна, не глядя на него, просматривала одну бумагу за другой, на некоторых делала пером пометки и откладывала в сторону.

– Никитична мысль такую имеет, – продолжил управляющий, – может, говорит, их сиятельство допустит меня до княжны-ангелочка Варвары Петровны? Статочное ли дело молодым нянькам ее доверять? Народ нынче косорукий, непутевый. А я пригляжу, у меня не забалуешь.

Никитичну в дом Строгановых двенадцатилетней девчонкой взяла еще матушка Варвары Александровны. Так и оставшись у господ, она замуж выйти не захотела, а когда у ее воспитанницы, молодой княгини Шаховской, появилась дочка Елизавета, безотлучно состояла при ней. Но пришло время, и Лизу увезли в Париж. Никитична заходилась в плаче, словно по покойнице, долго тосковала, а потом отпросилась в деревню.

Покончив с бумагами, Варвара Александровна положила перо и внимательно взглянула на управляющего:

– Все ли ты мне доложил, Матвей? Не забыл ли чего? Тот недоуменно развел руками:

– Все как есть, матушка, так и рассказал.

– А про Завьялову рощу, что ж молчишь? – хлопнула Шаховская рукой по столику, за которым сидела. Кольца на ее руке угрожающе звякнули о мраморную крышку. – Про то, что мужики едва ль не наполовину вырубили ее безо всякого на то разрешения. А? Это как же так?

С выражением крайней муки на лице Матвей прижимал к груди шапку:

– Дак пожары же, ваше сиятельство! А в Завьяловой роще лес ровный, сухой. Эх! Нечистая попутала – пожалел я народ, а вон оно как перед вами вышло. Простите, матушка. – Он опустился на колени. – В первый раз так оплошал.

– А второго я не потерплю, Матвей, – отозвалась хозяйка. – Не мужики, а ты первый на конюшне под розгой окажешься. Что до пожаров, то такие дела не воровством поправляются. Отказу погорельцам в помощи не было бы! Их счастье, что зима на пороге – а то избы их нынешние по бревнышку раскатать бы велела. Пусть в землянках живут. Встань! Иди с глаз долой.

На лице княгини пылали красные пятна. Поклонившись, Матвей на подгибающихся ногах направился к двери, взялся было за ручку, когда за спиной снова услышал голос Варвары Александровны:

– А Никитичну, коли у нее охота не отпала, безотлагательно ко мне доставить.

* * *

Нянька из подмосковной Шаховских прибыла вовремя: ей одной удавалось справиться с приступами отчаяния, которые преследовали старую княгиню.

Порой в ночной тишине можно было различить глухие, но все-таки явственные звуки: то протяжные стоны, то, особенно пугавшее обитателей заснувшего дома, что-то похожее на сдавленный вой существа, которое не может жить с терзающей его раной.

Однажды дверь в спальню Варвары Александровны отворилась, и на пороге появилась Никитична в белой рубахе и с тонкой седой косицей на плече.

– Что ж ты такое творишь? – подняв свечу над ничком лежавшей на кровати хозяйкой, грозно шептала нянька. – Что творишь-то, мать моя? Почто воешь? Не нас, холопьев твоих убогих, а внучку бы свою пожалела.

Варвара Александровна повернула распухшее лицо от подушки:

– Что? Что внучка?

– А то, что бедное дите не спит! Хоть и не слышит, как ты убиваешься, а не спит – беспокоится, вроде как ей нехорошо, а не знает отчего. Она махонькая, а все чует... Я уж и травкой ее поила, и баюкала, а у нее губы дрожат. Матерь Божия, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй. – Никитична истово перекрестилась на икону. – Пожалей хоть ты горемычную сироту Варварушку, коли родной бабушке все равно! Вот, глядите на нее: ей и дела нет, что бедное дитя мается.

От этих разговоров, повторявшихся не раз, княгиня обычно затихала. Никитична тяжело садилась на ее постель, гладила по спине, по плечам и не уходила до тех пор, пока Варвара Александровна глухо, но уже спокойно говорила:

– Иди, няня, к себе. Я не буду больше, иди...

6. Шувалов