Читаем Рассказы затонувших кораблей полностью

Торговая монополия Ганзы почти на триста лет стала монополией власти в Северной Европе. Но сначала купцы, отправляясь в зарубежный вояж, тряслись от страха, не зная, вернутся ли назад живыми. «Человек, решивший стать купцом, подвергает свою жизнь огромному риску. Опасности подстерегают его и в море, и в землях язычников, но более всего — среди незнакомых народов», — говорится в норвежской поучительной книге тринадцатого века «Королевское зеркало».

Автор ничуть не сгущал краски. Стихия подстерегала купеческий корабль и его экипаж не только в море, но и на суше, где вместо законов царило право сильного. Местные феодалы устанавливали произвольные поборы; товар могли отобрать, а купцов убить; потерпевший аварию корабль вместе со всем своим грузом становился добычей местного населения или владельца участка побережья. Такая практика была уважаемым старинным обычаем почти повсюду в Европе, называясь «прибрежным правом». Корабли пробирались вдоль берега, и крушения были обычным явлением, особенно на Балтике, в южной части которой главную опасность представляло движущееся песчаное дно, а в восточной — множество островов и подводных рифов. Компасом в южной Европе стали пользоваться в начале пятнадцатого века, но европейский север отставал. «В этом море навигация осуществляется без компаса и морских карт, а лишь исключительно с помощью лоцмана», — гласит описание Балтики на морской карте, составленной в 1458 году итальянцем Фра Мауро.

Лоцманы вели корабли, ориентируясь на береговые знаки, к большой радости благочестивого местного населения. В церквях Готланда и Эланда, Аландских островов и Сааремаа прихожане даже пытались сделать своим сообщником Бога, прося его о помощи в разбойничьем ремесле. Вот, например, как выглядел текст одной из самых популярных молитв на острове Форё: «Благослови, Господь, наши поля и луга, Наших служанок и батраков, Пошли нам рыбу в сети и корабль на берег. Пусть большой корабль налетит на скалы этой ночью!»

Если Бог не внимал, ему помогали, вводя экипажи в заблуждение фальшивыми огнями и ложными знаками. Когг садился на мель, островитяне убивали моряков, товар делили, а корпус пускали на дрова — большой дефицит на некоторых обжитых гранитных скалах. Через несколько часов нельзя было найти следов корабля и экипажа. Островитяне возвращались к мирному труду и молитвам.

Но даже если преступление раскрывали, убийц ждало не слишком суровое наказание, особенно если жертвой стал иностранец. К примеру, согласно закону области Вэстергётланд, так называемому Вестгёталагу, составленному в конце XIII века, убийство шведа оценивалось в 13 марок и 8 эртугов, датчанина или норвежца — в девять, а немец или англичанин стоили лишь шесть штрафных марок. Причем убийца платил всю сумму лишь в том случае, если претензии предъявляли наследники убитого, что было почти нереально при средствах коммуникации того времени. Близкие убитого иностранца получали четыре марки — стоимость четырех коров. Но две марки в любом случае забирал король, пытавшийся заработать на всем, даже на преступлениях своих подданных.

Для сравнения, швед, которому выбили зубы или вырвали волосы, получал 12 марок за ущерб — это равнялось штрафу за двух убитых немцев, какими бы богатыми и уважаемыми они ни были у себя на родине!

Равными правами с аборигенами пользовались лишь священники-иностранцы.

Так называемое «прибрежное право» превращало любой севший на мель корабль в законную добычу местных жителей. Руфин Судковский (1876). Масло.

При таких условиях купеческое объединение было в буквальном смысле этого слова вопросом жизни и смерти. На всей территории Европы создать необходимую для спокойной жизни и бизнеса атмосферу никак не удавалось: феодальные властители отказывались опережать свое время и, несмотря на ревностное христианство, все время пытались нанести купцам ущерб — телесный или материальный. Поэтому торговому классу Европы пришлось строить острова будущего в море прошлого — ими стали города, жившие по своим собственным законам. Это уже в наше время популяризаторы истории с некоторой брезгливостью описывают антисанитарию средневекового города, недоумевая, что заставляло людей тесниться в вони и грязи вместо того, чтобы наслаждаться крестьянской жизнью в экологически чистой сельской местности. Средневековый человек втягивал носом густые городские запахи с глубочайшим наслаждением. «Воздух внутри городских стен делает свободным», — гласила пословица, отражая одно из главнейших достижений городской автономии. Крепостной крестьянин, попав в город и прожив за его стенами год, получал личную свободу. Здесь все были равны перед законом.

За отказ от вмешательства в городскую жизнь вечно нуждавшиеся местные феодалы получали деньги.

Ганзейская экспансия на Балтике
Перейти на страницу:

Похожие книги

1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное