Рассказы журнала [Иностранная литература]

— Ах, входите же.

Я вошел же.

— Глория, — крикнула старуха.

Вышла Глория. Выглядела она хорошо, до сих пор. Очередная рыжая цветущая техаска.

— Заходите, пожалуйста, — сказала она. — Мама, извини нас.

Она провела меня в свою спальню, но дверь оставила открытой. Мы оба сели, вдалеке друг от друга.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она.

— Я писатель.

— Как мило! Где вы печатались?

— Я не печатался.

— Тогда вы в каком-то смысле ненастоящий писатель?

— Вы правы. И живу в публичном доме.

— Что?

— Я сказал, вы правы, я ненастоящий писатель.

— Нет, я о том, что вы потом сказали.

— Я живу в публичном доме.

— Вы всегда живете в публичных домах?

— Нет.

— А почему вы не на фронте?

— Психиатр не пропустил.

— Вы шутите.

— Я рад, что я не на фронте.

— Вы не хотите сражаться?

— Нет.

— Они бомбили Перл-Харбор.

— Я слышал.

— Вы не хотите сражаться против Адольфа Гитлера?

— Не очень. Лучше, если этим займутся другие.

— Вы трус.

— Да, трус, и не в том дело, что я не особенно хочу убивать людей, просто я не люблю спать в казармах, и чтобы вокруг храпели, а потом меня будил измученный сухостоем идиот с трубой, и не люблю носить говенное хаки кусачее: у меня чувствительная кожа.

— Я рада, что у вас хоть это чувствительное.

— Я тоже рад, только жаль, что это — кожа.

— Может быть, вам стоило бы писать кожей.

— Может быть, вам стоило бы писать писькой.

— Вы гнусный. И трус. Кто-то должен остановить фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом флота, и, будь он сейчас здесь, он бы вам показал.

— Наверно, показал бы, и я бы стал еще гнуснее.

— По крайней мере, научил бы вас быть джентльменом в присутствии дам.

— Наверно, вы правы. А если бы я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?

— Конечно.

— Я сейчас же запишусь.

— Вас же забраковали. Помните?

— Помню.

Мы долго сидели молча. Потом я сказал:

— Слушайте, можно задать вам один вопрос?

— Задайте, — сказала она.

— Почему вы попросили меня выйти с вами из автобуса? И Почему заплакали,

когда я не вышел?

— Ну, из-за вашего лица. Знаете, вы немного уродливы.

— Да, я знаю.

— Да, оно уродливое и какое-то трагическое. Мне жаль было расставаться с этим «трагическим». Мне стало жаль вас, и я заплакала. Почему у вас такое трагическое лицо?

— Ох, мать честная, — сказал я и встал. И вышел.

Я пошел прямо в публичный дом. Швейцар узнал меня.

— Эге, боец, где тебя разукрасили?

— Да тут, из-за Техаса.

— Из-за Техаса? Так ты был за Техас или против?

— Конечно, за.

— Умнеешь, боец.

— Да, я знаю.

Я поднялся к себе, снял трубку и попросил соединить меня с редактором газеты.

— Друг мой, это Буковски.

— Вы встретились со своей дамой?

— Я встретился с дамой.

— И как это было?

— Чудесно. Просто чудесно. Провел, наверно, час в наслаждениях. Скажите вашему автору.

Я повесил трубку.

Потом спустился на улицу и отыскал тот бар. Там ничего не изменилось. Здоровый парень сидел все так же, слева и справа — свободные табуреты. Я сел и заказал два пива. Первое выпил залпом. Потом половину второго стакана.

— Я тебя помню, — сказал он, — что там с тобой было?

— Кожа. Чувствительная.

— Ты меня помнишь? — спросил он.

— Я тебя помню.

— Я думал, ты больше не придешь.

— Пришел. Давай сыграем в одну игру.

— Мы, техасцы, в игры не играем, незнакомец.

— Ну?

— Ты все равно думаешь, что техасцы — вшивота?

— Кое-кто из них.

И я снова очутился под столом. Я вылез из-под него, поднялся на ноги и вышел.

Вернулся в публичный дом. На другой день в газете написали, что роман не получился. Я улетел в Новый Орлеан. Я собрал барахло и пошел на автобусную станцию.

Приехал в Новый Орлеан, снял нормальную комнату и стал сидеть. Недели две я хранил вырезки из газеты, потом выкинул. А вы бы не так поступили?

Звездный Мальчик среди бифштексов Перевод Виктора Голышева

снова пошла у меня полоса неудач, и в этот раз я нервничал — из-за того, что слишком много пил вина; глаза вытаращены, слабый; и так подавлен, что не мог перекантоваться где-нибудь экспедитором или кладовщиком, как обычно — устроиться не мог. тогда я отправился на мясокомбинат и вошел в контору.

я тебя раньше не видел? спросил конторский.

нет, соврал я.

я был здесь года 2 или 3 назад, заполнил все бумажки, прошел медосмотр и так далее, и меня повели вниз, на 4 этажа под землю; становилось все холоднее и холоднее, и полы покрывала кровяная патина — зеленые полы, зеленые стены, мне объяснили мою работу: нажмешь кнопку, и через проем в стене доносится шум, словно сшиблись на футбольном поле две команды в шлемах или слон свалился со слонихи, а потом появляется что-то мертвое, большое, кровавое, и он показал мне: берешь его и забрасываешь на грузовик, а потом нажимаешь кнопку, и подается второй, — и он ушел, когда он ушел, я снял спецовку, стальную каску, ботинки (мне выдали на 3 размера меньше), поднялся по лестнице и вон оттуда, теперь вернулся, приперло.

староват ты для этой работы.

хочу подкачаться, ищу тяжелую работу, настоящую тяжелую работу, соврал я.

а справишься?

у меня железный характер, я выступал на ринге, дрался с самыми лучшими.

да ну?

да.

хм, по лицу судя, тебе крепко доставалось.