Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк

Я посмотрел по сторонам. В коридоре царила обычная суета. Офицеры проносили папки, похожие как две капли воды на те, которые лежали в том сейфе. Прошел курьер с кипящим чайником. Остановился лифт, из него вышли два адъютанта. Я прошел мимо них. Они даже не оглянулись. Почему ничего не происходит? Почему никто меня не разыскивает, никто не преследует? Неужели это все еще было лишь испытание?

В следующую минуту я принял решение.

Я подошел к ближайшей двери и посмотрел на ее номер: 76 911. Он мне не понравился. Я двинулся дальше. У номера 76 950 я остановился. Постучать? Глупо.

Я надавил на ручку и вошел. Две секретарши помешивали чай, третья раскладывала бутерброды на тарелке. На меня они не обратили никакого внимания.

Я прошел между их столами. Передо мной была другая дверь — следующей комнаты. Я переступил через порог.

— Это вы? Ну наконец! Прошу. Располагайтесь как дома.

Из-за письменного стола смотрел на меня, улыбаясь, крохотный старичок в очках с золотой оправой. Под редкими белыми, как молоко, волосами наивно розовела лысинка. Глаза у него были как орешки. Он радушно улыбался, делая приглашающие жесты.

— Со специальной миссией командующего Кашебладе… — начал я.

Он не дал мне договорить.

— Несомненно… Вы позволите?

Дрожащими пальцами он нажал на клавиши машинки.

— А вы… — проговорил я.

Он встал, выглядя при этом весьма солидным, хотя и с улыбкой на лице. Нижнее веко левого глаза у него слегка подрагивало.

— Подслушивающий Вассенкирк. Вы позволите пожать вашу руку?

— Очень приятно, — произнес я. — Значит, вы знаете обо мне?

— Ну как же я могу этого не знать?

— Да? — пробормотал я ошеломленно. — А не означает ли это, что у вас есть для меня инструкция?

— Ох, пожалуйста!.. Не надо с этим спешить. Годы одиночества в пустоте, зодиак… И сердце сосет лишь одна мысль!.. Об этих расстояниях… вы знаете… хотя все это правда, как-то трудно человеку поверить, смириться, разве не так? Ах я старый болван, болтаю тут… Я, знаете ли, никогда в жизни не летал… такая профессия… Нарукавники, чтобы манжеты не испортить… Восемнадцать пар нарукавников протер, и вот… — он развел руками. — И вот, пожалуйста, потому-то все это… Прошу простить мою болтовню. Вы позволите?

Он приглашающе указал на дверь за своим креслом. Я встал. Он ввел меня в огромный, выдержанный в зеленых тонах зал; паркет сверкал, как зеркало, далеко в глубине стоял зеленый стол, окруженный изящными стульчиками.

Эхо наших шагов отдавалось словно в нефе собора. Старичок торопливо семенил рядом со мной, по-прежнему улыбаясь и поправляя пальцем очки, которые постоянно сваливались с его короткого носа. Он придвинул мне мягкий стул с гербом на спинке, сам уселся на другой и иссохшей рукой стал помешивать чай. Потом прикоснулся к нему губами и прошептал:

— Остыл.

Он посмотрел на меня. Я молчал. Он наклонился ко мне и доверительно произнес:

— Вы немного удивлены?

— О, вовсе нет.

— Мне, старику, вы можете, наконец, сказать, хотя я не настаиваю. Это было бы с моей стороны… Но, впрочем, вы сами видите: одиночество, врата тайн отомкнуты, мрачные глубины влекут, порождая искушения — как это по-человечески! Как это понятно! Чем же является любопытство? Первым инстинктом новорожденного! Естественнейшим инстинктом, прастремлением отыскать причину, порождающую результат, который, в свою очередь, становится зародышем последующих атомов причинности, создает непрерывность, и вот так возникают сковывающие нас цепи — а все начинается так наивно, так просто!

— Позвольте, о чем вы, собственно, говорите и к чему клоните? — спросил я.

От его слов в голове у меня стало сумбурно.

— Вот именно! — воскликнул он слабым голосом и еще сильнее подался ко мне. Золотые дужки его очков поблескивали. — Здесь причина — там результат! Чего? Откуда? К чему? Ах, разум наш не может согласиться с тем, что на такие вопросы никогда не будет ответа, и потому сам тут же создает их, заполняет бреши, деформирует, здесь отнимет немного, там добавит…

— Извините, — перебил я его, — но я просто не понимаю, что все это…

— Сейчас, дорогой мой! Не все пути ведут во мрак. И я постараюсь в меру своих возможностей… Прошу вас, извините меня, имейте снисхождение к старику… Так что вы столь любезно желали получить от меня?

— Инструкцию.

— Инстр… — Он словно бы проглотил нечто совершенно неожиданное. — А вы вполне в этом уверены?

Я не ответил. Он прикрыл глаза за золотой оправой. Его губы беззвучно шевелились, словно он что-то считал.

Мне казалось, что я угадываю по их вялым движениям: "Два пишем, один в уме, итого…"

Затем он посмотрел на меня с довольной улыбкой.