Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк

— Да? — произнес Грегори. Он не слышал полисмена. С рамы разбитого окна свисал светлый завиток стружки. У самой стены отпечатался глубокий, неотчетливый след босой стопы. Грегори наклонился. Снег здесь был изрыт, словно по нему волокли изрядную тяжесть. Местами можно было различить продолговатые вмятины с гладким дном, словно их сделали, вдавливая в снег большую, удлиненную буханку хлеба. В одной вмятине что-то золотисто поблескивало. Он нагнулся еще ниже и подхватил пальцами несколько свернувшихся стружек. Склонив голову, с минуту рассматривал другое, закрытое окно. Оно было заляпано известкой. Он ступил в глубокий снег, опустился на колено, откинув предварительно полу плаща, потом поднялся и снова все оглядел. Глубоко втянул воздух. Широко расставив ноги, засунув руки в карманы, он окинул взглядом белое пространство между кустами, моргом и первым надгробием. Бесформенные глубокие следы с гладкими вмятинами начинались у разбитого окна, делали петлю и вели к дверям. Они отклонялись по пути то в одну, то в другую сторону. Словно какой-то пьяница толкал перед собой мешок. Сёренсен стоял в стороне, приглядываясь к следам со сдержанным любопытством.

— Почему нет замка? — обратился Грегори к полисмену. — Был ли он?

— Был, господин инспектор, но испортился. Могильщик собирался отдать его кузнецу в ремонт, да забыл, потом наступило воскресенье, ну словом… — развел он руками.

Грегори молча приблизился к брезенту. Осторожно приподнял жесткий край и отбросил его в сторону.

У его ног на боку лежал голый человек с поджатыми руками и ногами, словно он опирался коленями на что-то невидимое или отпихивал это что-то от себя локтями и коленями. Он заполнял своим телом пропаханную в снегу широкую колею, которая тянулась от окна. Примерно два шага отделяли его голову от порога. Там снег оставался нетронутым.

— Может быть, вы захотите его обследовать? — произнес Грегори, поднимаясь с колен. Кровь прилила ему к лицу. — Кто это? — обратился он к полисмену, который надвинул козырек пониже, так как солнце стало бить ему в глаза.

— Хансел, господин инспектор. Джон Хансел. Он был владельцем красильни.

Грегори не спускал глаз с Сёренсена, который крайне осторожно, в резиновых перчатках, извлеченных из плоского чемодана, касался ног и рук трупа, приподнимал веки, потом очень внимательно осмотрел позвоночник.

— Он — немец?

— Не знаю. Возможно, из немцев, но я об этом не слышал. Его родители были местные.

— Когда он умер?

— Вчера утром. Он давно уже жаловался на сердце. Врач запретил ему работать, но он не заботился о себе. Он абсолютно ни о чем не заботился с тех пор, как жена сбежала от него с одним типом.

— Были здесь еще какие-то трупы?

Сёренсен поднялся с колен, отряхнул брюки, носовым платком смахнул что-то с рукава и бережно уложил в футляр резиновые перчатки.

— Позавчера были, господин инспектор, но их уже схоронили. Похороны состоялись вчера, в полдень.

— Значит, вчера после полудня здесь находился только этот труп?

— Только он, господин инспектор.

— Ну что, доктор?

Грегори подошел к Сёренсену. Они стояли под стройным кустом; на его верхушке играло солнце, капель буравила снег.

— Что я могу сказать? — Сёренсен казался обиженным, сверх того — раздраженным. — Смерть наступила более двадцати четырех часов назад. Классические трупные пятна, полное отвердение жевательных мышц.

— А конечности? Ну что? Почему вы молчите?

Они разговаривали все тише, но все более нервно.

— Вы сами видели.

— Я не врач.

— Окоченения нет. Но кто-то и нарушил его. И баста.

— Оно наступит повторно?

— Должно наступить частично, но не обязательно. Разве это важно?

— Но оно действительно было?

— Окоченение наступает всегда. Вам должно быть это известно. И прошу на меня не давить, так как я ничего больше не знаю!

— Благодарю, — произнес Грегори, не скрывая раздражения, и направился к двери. Она была приоткрыта, но, чтобы войти, требовалось перешагнуть, вернее, перескочить через труп, поэтому он сказал себе, что лучше не оставлять лишних следов, здесь и так все порядком затоптано. Он сбоку потянул за скобу. Дверь даже не дрогнула, плотно засыпанная снегом. Он дернул ее. Дверь резко заскрипела, с грохотом ударив в стену. Внутри царила тьма. Сквозь щель за порог нанесло немного снега, который растаял, образовав мелкую лужу. Грегори постоял с закрытыми глазами, ощущая неприятный холод, исходивший от стен, и терпеливо ожидая, пока глаза привыкнут к темноте.

Разбитое окно пропускало немного света; стекло второго, замазанное известью, оказалось почти непрозрачным. Посредине стоял гроб, выстланный стружками. На его край опирался венок из хвои, обвитый траурной лентой. Можно было прочесть выполненную золотом надпись: «Безутешная скорбь». В углу вертикально стояла крышка гроба. Полом служила плотно утрамбованная земля, под окном лежало немного рассыпанных стружек. У другой стены Грегори различил кирку, лопаты и связку свернутых, измазанных глиной веревок. Еще там валялось несколько досок.