Расследователь: Предложение крымского премьера

Обнорский затянулся, сказал себе: «Пустое! Пустое все это. Не заморачивай себе голову. Ну рука… Затула — не маньяк, не людоедка, не фетишистка. Руку эту Алена взяла, чтобы отправить на независимую экспертизу. Лежит себе рука и лежит… во льду. Не портится. Не комплексуй, журналюга. Займись-ка лучше делом. Ты ведь все равно собирался посмотреть на двор „глазами Затулы“. Вот — балкон. Вот — двор внизу. Включай „взгляд Затулы“. Работай, работай…»

Андрей выщелкнул сигарету и наблюдал за ее полетом, пока сигарета не упала на асфальт. Неправильной формы двор был весь как на ладони. Контейнеров для мусора Затула видеть сверху не могла — их прикрывает галерея, соединяющая башню дома номер семь (счастливое… счастливое число) с небольшим строением на бульваре… Да, контейнеры она видеть сверху не могла. Но все остальное просматривалось очень хорошо: и овальная «голова» фонаря (горел все-таки фонарь или не горел в тот вечер?) в следах голубиного помета, и лестница наверх, на бульвар, и автобусная остановка, возле которой Горделадзе обыкновенно ловил машину… В тот вечер он так и не вышел к остановке. Или все-таки вышел?

Сейчас на бульваре было пустынно. Редкие шли прохожие, да на остановке кучковалась группка цыганок в ярких одеждах… Скорее всего, они просто ждали автобуса — клиентов для гадания почти не было.

Андрей вздохнул и вернулся в квартиру. Галина уже сидела в кухне, красилась. Затула ела бисквит. Маленьким желтым солнышком улыбался подсолнух на дверце морозилки. Андрей сел на табурет, но затылком к холодильнику больше не прикасался… На холодец, мать вашу! На холодец.

Квартиру Затулы Галина и Андрей покинули спустя полчаса. Обнорский задал Алене довольно много вопросов, она довольно гладко на них ответила.

Чувствовалось, что подобных вопросов за последнее время ей задавали много, и она «набила руку» на ответах… РУ-КУ. Руку она набила. Беда просто какая-то! всюду вылезает эта рука. И скрепляет нашу дружбу рукопожатием.

Когда они уходили, Алена явно испытывала облегчение. Андрей тоже.

***

— Это ужасно, — сказала Галина. Они шли тоннелем под галереей. Свод отражал стук Галиных каблуков.

— Что ужасно? — спросил Андрей.

— Все. Все ужасно. Но особенно — рука в холодильнике. Как она может спать в квартире, где хранится эта рука?

Андрей пожал плечами, не ответил.

— Наверное, — сказала Галя, — ей уже все равно. Она пережила такую трагедию, что теперь ей уже все равно. Несчастная женщина!

Они вышли из туннеля. Поднялись по лестнице на бульвар. Стайка цыганок все так же кучковалась на остановке… Увидев Обнорского с Галиной, одна из них сразу направилась им навстречу. «Вот тебя только не хватало, — подумал Обнорский раздраженно. — Сколько они уже на этой остановке трутся? Все уехать не могут?»

— Ай, молодые! — сказала цыганка. — Ай, красивые!… Погадаю вам. Всю правду расскажу, счастье нагадаю.

— В другой раз, — буркнул Андрей.

Он пытался обойти цыганку, но та уверенно преградила дорогу. От остановки спешили еще две… Табор прямо.

— Некогда, некогда, — говорил Обнорский, но цыганки уже окружили, уже лопотали все разом, наперебой, хватали за руки.

— Пусть погадают, Андрюша, — сказала вдруг Галина. Андрей посмотрел на нее удивленно: ты что? Ты же просвещенный журналист. Эмансипированная образованная женщина из самого конца двадцатого века…

— Пусть погадают… Я так хочу.

— Ну, — нехотя сказал он, — пусть… Нижний астрал, бубен верхнего мира… Все решено Верховными, а мы лишь читаем их знаки…

— Зачем так говоришь? — вскинулась одна из цыганок. — Всю правду узнаешь, жизнь старую и новую узнаешь. Положи на ладонь денежку, какую не жалко.

Андрей усмехнулся и положил на ладонь одну гривну. С купюры строго смотрел Володимир Великий.

— Сумочку, — сказал он Галине, — сумочку держи крепче. Рот не раскрывай.

Обернулся к цыганке:

— Ну так что там в моей старой жизни, Кассандра? Что ты видишь?

Гадалка стрельнула на Андрея живыми темными глазами, придала лицу сосредоточенное выражение… А гривна как-то совсем незаметно исчезла с ее ладони. Была — и не стало ее. Как ветром сдуло.

— О! — сказала цыганка. — Я вижу все. Вижу много крови во тьме египетской, африканской (Андрей ощутил, с какой неожиданной силой сжимает узкая рука женщины его запястье). Вижу путь воина. Ты воин, Андрей… Ты воин. (Обнорский стиснул зубы. Цыганка посмотрела ему в лицо — глаза жгли.) Ты видел много смертей — и друзей, и врагов. И сам пережил две смерти… (Встало перед глазами лицо Куки…) А третья рядом уже. Третью не пережить. Никому это не дано. Кроме бессмертных. Ты — человек. Ты — смертен. Рядом смерть твоя ходит… Тебя ищет.

Цыганка говорила медленно и глухо. Как будто была в трансе. С ужасом глядела на нее Галина. Цыганка стискивала руку Андрея очень крепко.

— Ты приехал сюда с севера. Приехал искать чужую смерть. А уже твоя ищет тебя. Спасайся, воин… Беги на север.

Обнорский резко вырвал руку. Перед глазами плыли темные круги, болела голова.

— Спасайся, Андрей… беги!

— Кто тебя прислал? — спросил Обнорский. — Кто велел меня «закошмарить»?