Расстановка

— Второе направление работы — это широкое использование для политического сыска священников рабославной церкви. Каждый рабославный жрец должен помнить, что у него есть обязанности не только перед богом, но и перед обществом. Церковь — одна из самых информированных организаций Рабсии. Это не может не привлечь к ней нашего внимания. Конечно, сами повстанцы не пойдут исповедоваться в своих деяниях — не случайно вожди бунтовщиков от них требуют воинствующего атеизма, чтобы защитить их от этой угрозы. Вольные или невольные пособники повтанцев, любой степени религиозности, тоже ничего не скажут на исповеди. Но члены их семей, друзья и знакомые очень многое видят и слышат. И кто-нибудь из них не преминет испросить прощение душам своих родителей, мужей или сыновей на очередной исповеди. В ситуации, несущей серьезные угрозы, в том числе и церковникам — ведь повстанцы объявили церкви открытую войну за ее пособничество властям — всегда можно найти формы сотрудничества РСБ и рабославных жрецов. Мы активно работаем и в этом направлении, заручившись помощью духовенства… Можно даже назвать церковь подразделением РСБ по сбору необходимой информации.

Доброумов отчетливо увидел, как это будет происходить. Он зримо представил, как мать-старушка просит у рабославного жреца прощения для сына. Как этот жрец степенно направляется затем к Шкуродерову — этому мяснику, подлинному дьяволу — и передает ему донос об этой чистосердечной исповеди. Как донос оформляется в видже аккуратной сводки. И как затем студент, единственный сын старушки, 'переселяется со студенческой скамьи на тюремные нары' — по выражению того же Шкуродерова. Но приступ отвращения у Никиты стал нестерпимым после того, как он увидел картину последующего: рабославный жрец, принеся горе и слезы несчастной старушке-матери, продолжает изображать из себя 'носителя высшей духовности и морали'. Как ни в чем ни бывало.

И вот эта последняя капля, в сочетании с развитой интуицией, вывела Никиту на новый уровень понимания. Конечно, он разделял все предрассудки своей среды о 'Союзе повстанцев'. В тайных обществах всегда чудится зловещее, а повстанцы к тому же боролись с оружием в руках. Так что принять их сторону подполковник Доброумов не мог. Но услышав реплики Шкуродерова, он впервые подумал: 'А может, повстанцы не столь уж и неправы в свем воинствующем атеизме, в войне против церкви? Если церковь — это отдел РСБ, то они с ней и борются как с РСБ! Не питая иллюзий. Шкуродеров говорит о таких гнусностях, что поневоле спросишь себя: "Может, за повстанцами и есть правда?"

Эти мысли у Доброумова появились на фоне сильнейшего отвращения, ужаса, особой духовной тошноты — выносить ее он уже не мог. Как назло, Шкуродеров именно в этот момент оглядел задние ряды. Их взгляды встретились. Еще немного — и подозрения Шкуродерова о том, что Никита неблагонадежен, переросли бы в уверенность. Но именно в эту секунду дверь актового зала со скрипом распахнулась.

В дверях стоял розоволицый верзила с высокомерным выражением лица — лейтенант Подлейшин, ближайший подручный Шкуродерова. Он держал в руках пачку документов и фотографий. Выглядел парень молодцевато — красивый и сильный, стройный атлет с безупречным пробором и до блеска начищенными ботинками. Но под этой сияющей оболочкой Доброумову виделась духовная чертнота и гнилость, даже худшая, чем у Шкуродерова. Лейтенант переминался с ноги на ногу. Угодничество и карьеризм Подлейшина вошли в поговорку, и должно было случиться нечто необыкновенное, чтобы он осмелился прервать выступление начальника. Шкуродеров вмиг понял, что оперативная обстановка требует его немедленного вмешательства. В этот день Подлейшин дежурил в операторной видеослежения. Именно ему, как наиболее доверенному сотруднику, был поручен анализ тысяч фотографий приезжих, попавших в поле обзора скрытых видеокамер, раставленных на железнодорожных станциях города. Небрежно кивнув, хозяин дал лейтенанту понять, что лекция вскоре завершится, и он спустится в операторную. Подлейшин вышел.

Небрежно оглядев зал и поморщившись — лекция вышла скомканной — Шкуродеров устало произнес: