Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– Научно-исследовательская группа при МХАТе, которая делает все работы, не владела Сталинским архивом. А самое интересное, когда вы видите документы. Существует, скажем, такое мнение, что Немирович-Данченко – конформист, а Станиславский – сплошное благородство и самый великий человек. И вот вы читаете документы из архива Сталина и видите письмо Станиславского от 1 января 1936 года, который просит назначить в театр директора-коммуниста и создать партийную организацию. Вы читаете документы и узнаете, что Константин Сергеевич, называя большевиков гениальными, при обсуждении Камерного театра говорит, что театр Александра Таирова и Алисы Коонен – никому не нужная формалистика… Читая все это, вы начинаете относиться к одному из отцов-основателей немножко иначе.

– Помню, когда Вы о своих открытиях рассказывали на «Эхе Москвы», журналистка радио спросила, осуждаете ли Вы за это Станиславского, и Вы ответили, что никогда никого не осуждаете. Это действительно так: никогда и никого?

– Осуждать нельзя. Сегодня, анализируя поступки живших когда-то людей, надо учитывать атмосферу, характер исторического отрезка, в котором они жили. Я сам оказался свидетелем стольких перемен своих современников – многие стали совсем другими. Но кого я имею право осуждать? Однако я обязан, рассказывая о том или ином историческом персонаже, ушедшем или живом, опираться на конкретные факты.

А факты свидетельствуют: Владимир Иванович Немирович-Данченко не принял участия в обсуждении Камерного театра. Хмелев, Москвин, Горчаков, Станиславский – все там есть, а Немировича нет. А в телеграмме 43-го года есть такие его слова: «Посылаю любовный привет Александру Яковлевичу и Алисе». И мне понятно, что у них были свои, личные, отношения, и он в этом обсуждении-осуждении участия не принимал.

– Но ведь, судя по Вашей программе, у обоих создателей МХАТа арестовывали и расстреливали родственников?

– Оба они пострадали. Арестовали племянников Станиславского. Он писал бесконечные письма и Сталину, и Ежову, и Бубнову, и Вышинскому, но их расстреляли. И жену Станиславского, урожденную Рябушинскую, посадили на десять лет, а расстреляли в 37-м. В семье Немировича арестовали родного племянника его жены, барона. И Немирович написал не Сталину – Владимир Иванович был очень умен, – а Ежову. Абсолютно унизительное письмо. Через три недели племянника освободили.

Люблю читать чужие письма

– Меня удивляет в Ваших программах то большое внимание, которое Вы уделяете личной жизни – романам, разводам, сексуальной неотразимости, привлекательности своих героев…

– Вы не одиноки в этом. Когда я занимался и Любовью Орловой, и Аллой Тарасовой, и Мариной Ладыниной, меня все время кусали за то, что я касаюсь личного. Один явно не любящий меня московский журналист и телевизионный критик написал даже, что я занимаюсь тем, что открываю пикантности, что-то в таком духе. Сейчас покусывают гораздо меньше, чем раньше, но случается…

Надо ли повторять прописные истины о том, что личная жизнь вообще связана с искусством, связана с творчеством? Если бы Симонов не любил Серову, он не написал бы «С тобой и без тебя» – это лучшая его лирика. Если бы не было Сергея Эфрона, Цветаева не вернулась бы в Россию. Если бы не было Гумилева и Пунина, жизнь Ахматовой была бы другой. Это все связанные вещи. Как может быть искусство человека без его личной жизни? Оно что, существует отдельно? Для того, чтобы знать Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову, я читал ее переписку. Она была издана в 55-м или в 57-м году. Она очень много дает. Любые письма дают очень много. Признаюсь: я люблю читать чужие письма. Письма тех, кого уже нет, конечно.

От нас-то ничего не останется: мы ведь все с мобильниками и письма не пишем. А письма Ольги Леонардовны, Зиновия Алексеевича, Алексея Максимовича, Екатерины Васильевны Зеленой, всем известной как актриса кино Рина Зеленая, – бесценные свидетельства ушедшей жизни, прошлого.

– Со многими из героев своих передач Вы были в дружеских отношениях. Какие уроки Вы извлекли из общения с ними, бесконечно талантливыми, много любившими, много страдавшими?