Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– По делам – личным, домашним, издательским, кинематографическим. Осенью пробыли почти месяц: нужно было сделать завещания, распорядиться, чтобы в нашей кооперативной квартире хозяйкой осталась внучка Катя, очень толковая, способная девочка, учится на 5‑м курсе университета кино и телевидения. А сейчас собираюсь в Москву: там на «Мосфильме» режиссер Александр Атанесян начинает съемки картины «Сволочи» – о мальчишках из школы альпинистов-диверсантов.

– Снова одна из страниц осточертевшей биографии… Кстати, почему Вы так долго об этом молчали?..

– Боялся за жизнь близких и свою: с нас ведь взяли подписку о неразглашении.

– А как Вы туда попали?

– Сначала я попал в следственную тюрьму в Алма-Ате за вооруженное ограбление продуктового склада.

– А что делал ленинградский мальчишка в Казахстане?

– Мама умерла в первые месяцы блокады. Отец снимал на фронте киносборники о войне. А я был эвакуирован в Среднюю Азию. В пути у меня украли все документы, и, в конце концов, определили в детский дом. Оттуда я бежал, скитался, голодал, примкнул к банде, где были и 18-летние ребята, и такие, как я, 14– и 15-летние подростки. Долго оставался под следствием, поскольку на нас висело убийство сторожа. Прихлопнули его двое взрослых парней, им дали по 12 лет. А с нами, малолетками, не знали, что делать: мы не подходили под соответствующую статью.

После четырех месяцев отсидки у меня в камере появились двое в штатском и спросили: «Хочешь искупить свою вину?» Я ответил: «Да! Готов идти на фронт, защищать Родину!»

На следующий день приехал еще один (с папкой моего уголовного дела, с фотографиями в профиль и анфас). Здесь же, в камере, мне вручили комсомольский билет, фотографию в который вклеили из уголовного дела. Потом в закрытом «воронке» долго везли – я не видел куда: кузов был совсем глухой, только по звуку двигателя догадывался, что едем в гору.

Так я попал в школу альпинистов-диверсантов под начало полковника НКВД Погребецкого, знаменитого альпиниста, заслуженного мастера спорта. Обучали нас пленные немцы из группы «Эдельвейс» и наши, русские, из НКВД. Мы были разбиты на пятерки, в которые собрали таких, как я, из тюрем. Эти мальчишки, способные перерезать глотку кому угодно, ничего не боялись.

Чему нас только не учили – и слалому-гиганту, и стрельбе на скоростном спуске, и умению 250-граммовой толовой шашкой сделать 200-тонный снежный обвал. И еще тому, как убить ножом с расстояния 12–15 метров и как заливать свинец в рукоятку, чтобы нож лучше входил в тело. Мы штурмовали пики на высоте 4000 метров, у нас кровь из ушей шла: 50–52 кг весили только амуниция и немецкий автомат «шмайсер» – у нас тогда коротких автоматов не было. Широкий пояс с толовыми шашками, на груди – газыри, а в газырях, напротив сердца, взрыватели: шлепнуть, если будешь неосторожен, по ним – и сердце у тебя вырвет.

Нас готовили для высадки на Карпаты или в Италии. Первую группу – 14 человек – выбросили, как мы потом узнали, где-то в Италии. Немцы, получив точную информацию, расстреляли всех наших диверсантов в воздухе.

Школу расформировали. А нас, оставшихся, кто успел окончить 8 классов, направили в военно-авиационное училище.

Ностальгия не мучает?

– Извините за банальнейший вопрос напоследок: а ностальгия проклятая не мучает?..

– Ностальгия меня не мучает. Был и остаюсь российским гражданином, работаю на Россию, в российской тематике. Такие люди (их немного) чувствуют себя здесь вольготно. Если что меня и мучает, так не ностальгия, а отсутствие людей, с которыми я прожил жизнь на родине. Мучает отсутствие звука своих шагов по тем плитам, где ходил в детстве.

А вообще-то ностальгия, конечно, существует. Помните, я сказал в самом начале, что эмиграция, какими бы причинами она не была вызвана, – всегда громадный риск. Насмотрелся я за эти годы в разных странах на эмигрантов и понял, что русская эмиграция одна из самых трагических. Эмиграция из России – в какой-то степени почти всегда разрушение: разрушение личности, образа мышления, тех привычек, что держали человека на плаву на родине. Нет на земном шаре тех стран, земель, тех миров, где русский человек, покинув родину, вдруг воспарил бы, взорлил и стал бы чувствовать себя намного лучше. Ностальгия русского эмигранта мучает, грызет.

И еще что отличает от других русскую эмиграцию. Поехал, скажем, американец во Францию на год-другой подзаработать. И что? Привычное дело, никаких трагедий, он знает, что всегда может вернуться в свои Штаты, и, как правило, возвращается. А русский эмигрант возвращается далеко не всегда. Как тот полярный штурман из «Двух капитанов», что долго-долго шел к людям сквозь пургу, по льдам, наконец, пришел и – умер. И как сильно сказано у Каверина: «Он истратил слишком много сил, чтобы избежать смерти, и на жизнь уже ничего не осталось».