Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– О, тут тоже вышла однажды замечательная история. Когда в сорок втором, во время войны, меня без объяснения причин поперли с третьего курса Военно-медицинской академии, я решил, что тут сыграли зловещую роль антисемитские мотивы. И что же? Спустя много лет я узнал, что совершенно напрасно подозревал «смершевцев» в антисемитизме: бдительные шпионоловы заподозрили меня в том, что я никакой не Эйнгорн, а Эйхгорн, сын немецкого фельдмаршала времен Первой мировой войны, оккупировавшего в 1918‑м Украину. Из нашей Ленинградской академии, эвакуированной в Самарканд и слитой в одно учебное заведение с Куйбышевской, к этому времени стали отчислять примерно пятьдесят процентов слушателей – кого на фронт, кого в медучилища – худших по успеваемости, дисциплине и другим неведомым нам грехам. Если бы не сверхбдительность смершевцев, заподозривших во мне отпрыска немецкого фельдмаршала, то я как отличник и известный спортсмен ни за что не попал бы в число отверженных. Но когда построили курс и объявили, кто вылетел из Академии, то выяснилось, что я оказался среди тех, кто был лишен права получить диплом военного врача. Это событие круто повернуло мою жизнь. Думаю, в хорошую сторону: ведь я вышел из кровавой бойни живым.

– Вы окончили Ашхабадское военно-медицинское училище, куда Вас «сослали» из Самарканда, и военфельдшером 2‑го ранга отправились воевать, прошли всю войну командиром медсанвзвода в танковых войсках в составе 2‑го Украинского фронта, заслужив три ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны II степени и шестнадцать медалей.

– Так точно, причем последнюю – по счету, но не по важности военную награду – медаль «За оборону Ленинграда» я получил сравнительно недавно, в 50-летнюю годовщину снятия блокады. Вернее, не я получил, поскольку я теперь «невыходной», а моя дочь, в райвоенкомате.

– А кто хранил Вас на войне – от вражеских снарядов и пуль, от наших «особистов», от всякой злой воли – Господь, судьба, чья-то любовь?..

– Я – атеист, в Бога не верю. Но я фаталист: беспредельно верю в судьбу.

– Моя бабушка всегда твердила мне, если я чего-то боялся: «Кому суждено сгореть, тот не утонет».

– Правильно говорила твоя бабушка. От своей участи никуда не скроешься. Если судьба оставила мне жизнь на этой страшной войне, то роптать на нее было бы грешно – лучше быть живым военфельдшером, чем мертвым врачом с академическим дипломом 1943 года!

– Тем более что в свой час, уже послевоенный, в 1950 году Вы все же окончили Военно-морскую медицинскую академию и стали крупным хирургом, работая в хирургической клинике этой академии, демобилизовавшись в 1972 году в звании полковника медицинской службы, и стали, уже на гражданке, главным врачом одной из ленинградской больниц.

– Кто сказал, что я стал крупным хирургом? Хирург я средней руки, но мог бы стать, действительно, высококлассным специалистом, если бы не служил двум божествам одновременно – спорту и медицине. Я же, когда был тренером сборных страны, по полгода в клинике отсутствовал. Разве это дело? Доведись мне прожить жизнь заново, я бы посвятил ее только медицине, хирургии.

Светлой памяти Лиды

– Когда я принес домой Вашу книгу, моя жена открыла ее, прочитала Ваше посвящение «моей любимой», «необыкновенно красивому человеку во всем» – Лиде, с которой Вы душа в душу прожили почти сорок семь лет, и моя жена не отдала мне книгу, пока не прочитала всю, от корки до корки…

– И что сказала твоя жена? Мне это важно знать…

– Она сказала, что написать такую книгу и посвятить ее своей любимой, ушедшей из жизни, мог только истинно благородный человек…