– Хорошо, я не так выразился. Это то, что я имел в виду под простотой.
– И я тебя услышал. За теми понятиями, которые имел в виду автор, много чего стоит и они много чего в себя включают, их не выразить простым нагромождением пёстрого барахла, так что тема осталась не раскрытой, и посему безразлично, есть ли это произведение или его нет, оно ничего собой не представляет, ни о чём не говорит.
– Я, кажется, начинаю думать, что удовольствие – ключ к искусству.
– Фрейд в помощь. Ни мы не испытываем наслаждения, смотря на данную инсталляцию, ни автор, делая её, по крайней мере, здорового.
– Пожалуй, действительно имеется определённая интеллектуальная граница, находясь ниже которой, что бы ты не делал, искусством оно не станет.
– Немного смазано, но в целом я согласен.
И они как ни в чём не бывало попрощались и разошлись.
Вернувшись домой, молодой человек устало плюхнулся на диван; впечатления незавершённости и приходящности, которые он получил на выставке, заставили его думать о смерти, не чьей-либо конкретной смерти, а смерти вообще.
Аркадий узнал о ней очень рано, не на опыте, не тогда, когда она пришла в его семью, а самостоятельно догадался о её существовании, и, поскольку в то время мальчик толком не умел говорить, он не смог выразить своих мыслей, обсудить открытие с родителями, чтобы те могли успокоить сына, и бессильно и безудержно боялся, благо недолго, как и все дети будучи не в состоянии фокусироваться длительное время на чём-то одном. Паренёк ощутил этот безразличный предел человеческого бытия в частности и всего живого в общем в два с половиной года от роду, однако что именно явилось толчком к обретению столь печального знания в столь юном возрасте, не разъяснилось даже много позже, ни в отрочестве, ни в молодости. Загадочность сего явления заключалась в том, что детский, незрелый мозг сугубо логически, умозрительно пришёл к выводу: раз кто-то когда-то рождается, значит когда-нибудь и родится «наоборот». Перед его детскими глазами проходило множество людей различных возрастов, он видел их отличия, их образы накладывались один на другой, и понять, к чему ведёт череда изменений являлось делом техники и времени. По сути, знание о приходящности всего сущего оказалось его первым личным обретением, получить которое мальчику никто не помогал, не учил, не советовал, обретением устрашающим, но в то же время теоретическим, поскольку довести логическую цепочку до конца и прийти к выводу о том, что и он сам, лично он может в любой момент умереть, Аркадий не решился, как и многие вполне зрелые людей, поскольку в таком случае деятельность парализуется бессмысленностью и ничтожностью собственной жизни и того, чем она наполнена, перед ликом вечности.
И сейчас он лёжа теоретизировал о бренности бытия, ни разу не применив это суждение лично к себе. Аркадий думал о сегодняшних впечатлениях и понимал, что от авторов увиденных им поделок не останется ничего кроме последних, то есть не останется совсем ничего, но не распространял свои выводы на собственные произведения, бессознательно считая себя особенным, не подверженным тлену, бесконечным, поскольку вне своего восприятия он себя не осознавал. Молодой человек закрывал глаза и пытался представить отсутствие всех вещей, но голову наполняли случайные образы, голоса, видения, из-за которых производимая попытка становилась актом воли, то есть чем-то живым и деятельным. Потом он старался конкретизировать для себя образ смерти в потере какого-нибудь родственника или друга, растравляя душу поверхностной печалью и неумолимо чувствуя искусственность сего занятия. Единственным реальным оказался его бессознательный страх перед неизведанным, который не могло утолить ни одно знание. Но как есть предел у человеческой жизни, так есть предел и у каждой её части, за столько лет обдумывания темы смерти Аркадий не пришёл ни к какому откровению. Не пришёл он к нему и в этот раз, страх и желание угасают одновременно, и в конце концов в мире не так уж мало интересных вещей.