Человек в капюшоне на стуле постоянно вздрагивал, словно был не в состоянии себя контролировать. Его застали врасплох, он не был готов к тридцатишестичасовой процедуре в условиях секретности и максимальной осторожности. Дважды его досматривали и заставляли сменить одежду. Четыре раза ему закрывали глаза повязкой и куда-то везли – на полу минивэна, в автомобилях, вели через темные коридоры зданий. На каждом этапе ему предлагали отказаться, но он не воспользовался этими возможностями, памятуя о том, что пришлось пережить с Анной Лисон. Таковы были условия Нокса, а он не мог позволить себе отказаться.
Он уверенный в себе и сильный человек. С ним будет непросто.
Крейги недоволен. Но сделка есть сделка.
Я отворачиваюсь – хотя сейчас у меня нет ничего общего с Шарлоттой Элтон, – такси отъезжает.
– Карла? – говорит Робби.
Пожилая женщина в кафе бормочет, словно самой себе:
– Пусть уходит.
Прошлой ночью мы говорили об Анне Лисон, Кэтрин Галлахер и Дэниеле Фенти: о том, что должно быть известно только одному Пауэллу. Нокс остается загадкой, верно? Он знал о стрельбе в Айя-Напе, рицине, взрыве в родильном отделении, почему бы ему не знать об этом?
Наконец, человек, который не спал тридцать шесть часов, узнал обо всем, что навсегда похоронит в своей памяти:
Он отвечает не сразу, но большего мне и не надо.
Йоханссон жив.
К нему приходят задавать вопросы двое мужчин, назвавших вымышленные имена. Они сидят на стульях у его кровати в маленькой комнате на первом этаже с видом на двор, заставляют взять ручку и бумагу и засыпают вопросами. «Если нет сил писать, можешь кивать или качать головой», – говорят они. Вопросы начинаются сначала: кто его нанял, как он попал в Программу, как входил и выходил из нее при необходимости, перед кем отчитывался… Иногда Йоханссон притворяется спящим, но они продолжают спрашивать, словно собираются догадываться об ответах. Он слушает, закрыв глаза, ощущая, как внимательно они следят за его реакцией, но не позволяет ничем себя выдать.
Каждый раз они приходили на час и уходили с чувством хорошо выполненной работы, уверенные, что знают теперь очень много для представления полной картины. Ясно лишь одно: его имя им до сих пор неизвестно.
Иногда к нему приходит другой посетитель: темнокожий высокий мужчина в дорогом костюме, хорошо образованный, с руками кабинетного работника. Именно он лежал связанным в машине вместе с Карлой, его Йоханссон хотел использовать в качестве щита, о чем тот никогда не узнает. Этот человек тоже сидит на стуле и говорит, он рассказывает только о том, что произошло после, и не задает вопросов.
Сегодня никто из них не появлялся.
Сегодня были другие посетители, хотя Йоханссон их не видел и не слышал, должно быть, он спал, когда они приходили. Но, открыв глаза, он увидел на тумбочке блестящие игрушки на рождественскую елку.
Он не прикоснулся к ним, просто лежал и смотрел.
За окном гуляет на свободе ветер, лаская зеленеющую лужайку, сдувая розовые лепестки цветов с деревьев, похожие на розовые хлопья снега.
Врачи восстановили его челюсть: операции, лечение, операции. Пока он не может есть твердую пищу и говорить; он похудел. Он будет лечиться, но никогда не станет таким, каким был прежде. Йоханссон не уверен, что это имеет значение, не уверен, что знает, каким должен быть, когда выйдет отсюда. Об этом еще слишком рано думать.
В его жизни произошли и другие изменения: ему по-прежнему снятся сны, но не такие яркие. Человек за столом часто молчит, и его мнение у же почти не важно.
Йоханссон все еще возвращается во сне в дом на ферме, иногда даже слышит крик, но он просто стоит в коридоре и не понимает, что происходит за дверью. Он считает это временной передышкой – возможно, дело в препаратах. Так просто нельзя ничего исправить.
Ему не снится крыша, но продолжает сниться Карла.
Настанет день, Йоханссон выйдет отсюда и найдет ее.
Он относится к течению времени с точки зрения снайпера: сокращает мир до нужных размеров.
Два метра до окна. Три метра от окна до земли.
Вот и все его расстояние.