«...Расстрелять!»

Генерал включает и – неожиданно тонко, нежно, по-стариковски, с дрожью козлиной:

– Во-сь-мой… во-сь-мой…

– Есть, восьмой!

– А можно с вами поговорить?

Молчание. Потом голос командира восьмого отсека.

– Ну, говори… родимый… если тебе делать нех… уя…

– Что это у вас? – генерал оторопел, он неумело вертит головой и таращится.

Старпом сконфужен и мечтает добраться до восьмого; поборов в себе это желание, он мямлит:

– Вы понимаете, товарищ генерал… боевая трансляция… командные слова… словом, он вас не понял. Надо вот так, – старпом резко наклоняется к «каштану», по дороге открывает рот – сейчас загрызет:

– Вась-мой!!! Вась-мой!!!

– Есть, восьмой?

– Ближе к «каштану»!

– Есть, ближе к «каштану», есть, восьмой!

– Вот так, товарищ генерал!

Генералы исчезают, время обедать, по отсекам расслабление, смех; командиры отсеков собраны в четвертом на разбор, все уже знают – толкают командира восьмого: «Он ему говорит: разрешите с вами поговорить, а этот ему: ну, говори, родимый… у старпома аж матка чуть не вывалилась, готовься, крови будет целое ведро, яйцекладку вывернет наизнанку». – «А я чо? Я ничо, «есть, так точно, дурак!»»

РБН

Город С. – город встреч. Подводная лодка в створе.

– Взят пеленг на РБН столько-то градусов, – штурман потирает руки и сосет воздух.

Офицеры в приподнятом настроении. РБН – это ресторан «Белые ночи». Офицерский ресторан. Там все расписано: и столы, и женщины.

Рядом с РБН-ом двумя красными огнями горит вешка. При заходе в порт на нее берут пеленг.

РБН – это флотская отдушина. В нем тот маленький винтик, которым крепится весь флотский механизм, сам собой развинчивается и, упав, теряется среди стульев и тел.

В РБНе есть и свои «путеводители» – старожилы, знающие каждый уголок. У них сосущие лица.

– Кто это?

– Черненькая? Это Надежда. Двадцать шесть лет, разведена, ребенок, квартира.

– А эта?

– Танечка. Хорошая девочка. Двадцать восемь, свободна, и квартира есть. Здесь бывает каждый четверг.

– Почему?

– Рыбный день. Ловит рыбу.

…Лодка ошвартована. Первыми в город сойдут: комдив – он был старшим на борту, и его верный оруженосец– флагманский по живучести. Они пойдут в РБН.

Фонари, светофоры, деревья, автобусы, женщины – все это обрушивается на подводника, привыкшего к безмолвию, пирсу и железному хвосту своей старушки. На него падают звуки и голоса. Он, как бывший слепой, видит то, что другие уже давно не видят. Он идет среди людей, улыбаясь улыбкой блаженного. Он придет в РБН. Его тут давно ждут.

– Проходите, – швейцар расталкивает «шушеру» у входа и втягивает офицера, – ваш столик заказан.

– А ну, назад! – пихает швейцар «шушеру» в грудь. Офицер – самый стойкий любовник. В ресторане до 23 часов, обалдев от свободы, он пьет и пляшет, демонстрируя здоровье. Потом он берет вино и женщину и идет к ней, где тоже пьет и пляшет до четырех утра, демонстрируя здоровье. С четырех до пяти он охмуряет девушку. В пять с четвертью она его спрашивает: «Ты за этим пришел?» – после чего его берет оторопь, и она ему отдается, а в шесть тридцать он уже едет в автобусе на службу и чертит по дороге треки лбом по стеклу.

– Раз-бу-ди… ме-ня… – говорит он собрату, совсем издыхая, – я посплю только… двадцать минут… а потом… мы пойдем… в РБН… – и затих. Он лежит, как мертвый, с мраморным лицом и полуоткрытыми глазами. И собрат будит его. Раздаются ужасные стоны. Стоя на четвереньках, он пытается встать. Встал. Пошел. Сам пошел. Под душ. После душа он готов в РБН…

Я бы поставил им памятник: огромную трехгранную стелу, уходящую ввысь. К ней не скончался бы женский поток города С.

Флагман и комдив уже сидят в РБНе. Они уже выпили столько, сколько не способен выпить обычный человек.

Когда оркестр уходит на перерыв, флагман выползает на сцену, берет гитару и поет:

– О-ч-и ч-е-р-н-ы-е…

– Браво! – кричит комдив. – Снимаю ранее наложенное взыскание! – Он уже видит только тот предмет, который движется. Рядом, с ним оказывается женщина в декольте. В декольте аккуратно упакован устрашающий бюст. Бюст движется, и комдив его видит. Бюст зачаровывает.

– Маша, – женщина поняла, что пора знакомиться.

– Ви-тя, – тянет комдив, уставившись в бюст, – ой, какие документы, – говорит он бюсту, падает в него носом и, присосавшись, протяжно целует со звуком.

Учение

Мороз дул.[3] Чахлое солнце, размером с копейку, мутно что-то делало сквозь небесную серь. Под серью сидел диверсант. Он сидел на сопке. На нем были непроницаемый комбинезон, мехом внутрь, с башлыком и электроподогревом. И ботинки на нем тоже были. Высокие. Непромокаемые, наши. И диверсант тоже был наш, но привлеченный со стороны – из диверсантского отряда. Ночевал он здесь же. В нашем снегу. А теперь он ел. Тупо. Из нашей банки консервной. Он что-то в ней отвернул-повернул-откупорил и стал есть, потому что банка сама сразу же и разогрелась.

Широко и мерно двигая лошадиной челюстью, диверсант в то же время смотрел в подножье. Сопки, конечно. Он ждал, когда его оттуда возьмут.

Шел третий день учения. Неумолимо шел. Наши учились отражать нападение – таких вот электро-рыбо-лошадей – на нашу военно-морскую базу.