«...Расстрелять!»

– Что это такое? – сказал тогда ЧВС. – Что это за демонстрация?

– Если вы не знаете, – наклонился к нему Фома, – я вам буду подсказывать.

Однажды Фома шел в штаб, а штаб дивизии помещался на ПКЗ. Рядом с Фомой, полностью его игнорируя в силу своего положения, шел наш новый начпо дивизии капитан второго ранга Мокрицын, со связями в ГлавПУРе, высокий, гордый Мокрицын, больше всех наполненный ответственностью за судьбы Родины. У него даже взгляд был потусторонний.

Вахтенный у трапа пропустил Фому и не пропустил начпо:

– А я вас не знаю.

– Что это такое?! – возмутился начпо. – Я – начпо! Что вы себе позволяете?! Где ваши начальники?!

– Вот этого капдва я знаю, – не сдавался вахтенный, – а вас – нет!

Фома тогда вернулся и сказал начпо Мокрицыну, акцентируя его внимание на каждом слове:

– Н у ж н о х о д и т ь в н а р о д! И т о г д а н а р о д б у д е т т е б я з н а т ь!

Потом Фому долго таскали, заслушивали, но, поскольку он уже давно дослужился до «мягкого вагона» – до капдва, разумеется, – и никого не боялся, то ничего ему особенного и не сделали.

А как-то в отпуске Фома очутился в Прибалтике. Знаете, раньше были такие машинки, инерционные, они сигары сворачивали (со страшным грохотом), а деньги нам в отпуск выдают новенькими купюрами. Фома где-то добыл такую машинку и вложил в нее пачку десяток. Повернешь ручку – тра-та-та, – и выскочит десятка.

С этой машинкой Фома явился в ресторан. Поел со вкусом.

– Сколько с меня?

– Двадцать один рубль.

Фома открыл портфель, поставил на стол машинку и повернул ручку – тра-та-та, – и перед остолбеневшим официантом вылетела десятка. Полежала-полежала под его остановившимся взглядом и развернулась. Тра-та-та – вылетела еще одна.

– Еще хочешь? – спросил Фома. Очумевший официант закрутил головой.

– И эти заберите, – осторожненько подвинул Фоме его десятки, сказал: «Я сейчас» – и пропал.

Фома собрал десятки, сложил машинку в портфель и совсем уже собирался смыться, как тут его взяла милиция.

Милиция оттащила Фому в отделение!

– Ну-ка, – расположилась милиция поудобней, – покажи фокус.

– Пожалуйста, – Фома крутанул аппарат—тра-та-та! – и вылетела десятка. Милиция смотрела как завороженная. Они следили за полетом десятки, как умные спаниели за полетом утки. Тра-та-та – вылетела еще одна. Милицейский столбняк не проходил. Тра-та-та – получите.

– А можно, я попробую? – спросил наконец один из милиционеров.

– Пожалуйста.

– Тра-та-та.

Тренировались долго. Весь стол забросали десятками. Милиция пребывала в небывалом отупении. Замкнуло их. Все крутили и крутили, наклонившись вперед с напряженными лицами.

Фоме тогда объявили выговор за издевательство над советской милицией.

По-прежнему припекало. Рядом с Фомой бухнулись офицеры.

– Сейчас искупаться бы!

– А кто тебя держит – ныряй!

– Не-е, ребята, восемь градусов – это сдохнуть можно.

– За ящик коньяка, – сказал Фома, – плыву в чем есть с кормы в нос.

Тут же договорились, и Фома как был, так и сиганул в ледяную воду.

Он проплыл от кормы до носа, а потом влез по штормтрапу. С него лило ручьями.

И тут его увидел командующий. Он прибыл на соседний корабль и наткнулся на Фому.

Поймав взгляд адмирала и очнувшись неизмеримо раньше, Фома заговорил быстро, громко, с возмущением:

– И все самому приходится, товарищ адмирал, вот посмотрите, все самому!

Это все, что он сказал. Возмущение было очень натуральное. Возмущаясь, он исчез в люке.

Командующий так и остался в изумлении, не приходя в себя. Он так и не понял, чего же «приходится» Фоме «самому».

– Он что, у вас всегда такой? – спросил командующий у командира Фомы, который через какое-то время оказался с ним рядом.

– Да, товарищ командующий, – скривился командир, – слегка того.

И покрутил у виска.

Не может быть

Лодка была вылизана и покрашена; на трап натянули лучшую парусину, под ноги боцмана положили новые маты, а у верхнего рубочного люка главный боцман «окончательно оволосел» – обернул новый мат разовой простынью, после чего проход через него запретили.

Лодка ожидала маршала с инспекцией, и в этом деле она была не одинока: несколько таких же подводных чудовищ привели в такой же невероятный вид, разукрасив их, как потемкинские деревни.

Инспектором был маршал со странной фамилией Держибабу. О нем ходили легенды и предания. Поскольку он был от Министра Обороны, он мог на флоте выкинуть любой фокус, любое коленце, мог потребовать что угодно и как угодно и размазать мог по всему земному шару.

Этих его «выкидонов» очень боялись, и поэтому все сияло.

Леха Брыкин давно мечтал порвать с военной карьерой: пенсия в кармане, перспективы не видать, догнивать не хочется, и поэтому для начала он просто запил, что при членстве в партии совершенно недопустимо. Ему влепили выговор и сказали, что так нормальные люди не уходят.