«...Расстрелять!»

Штаб тоже любит солнце, но не так примитивно, конечно, как простой подводник – штаб любит его гораздо сложнее: ах, если б в базе не осталось ни одного корабля, выпихнуть бы их в море всех, как было бы хорошо, сколько бы было солнца; сколько бы было радости ежедневного штабного труда; сколько бы родилось порывов в порывистой штабной душе, сколько бы в ней всего улеглось.

Поэтому каждое новое выпихивание новой подводной лодки в море – это маленький штабной праздник, волнение которого сравнимо только с волнением птичьих перелетов и собачьих свадеб.

Наступит ли всеобщее выпихивание? Наступит ли праздник большого солнца? Хочется… хочется… и верится…

Штаб прощался с лодкой. Для этого он выстроился на пирсе в одну шеренгу и грел загривки: тепло расползалось по спине, как слеза по промокашке, и, продвигаясь к впадине меж ягодиц, цепляло мозг за подушку. В такие минуты хорошо стоится в строю.

Все штабные офицеры уже отпрощались с корабельными специалистами, и только командир дивизии все никак не мог нацеловаться с командиром лодки; они все гуляли и гуляли по пирсу.

– Матчасть?

– В строю, в строю…

– Личный состав?

– На борту, на борту…

– Смотри: бдительность, скрытность, безаварийность. Чтоб все четко. Понял? Отличного тебе выполнения боевой задачи. Семь футов под килем и спокойного моря.

Они подержались за руки, и адмирал позволил себе улыбнуться. Добрыми глазами. Не удержался и похлопал по плечу. И тепло адмиральских глаз, ну и похлопывание, разумеется, передалось командиру и разошлось у него по груди, и раздвинуло улыбку широко, как занавеску; грудь набрала побольше воздуха и упрямо обозначилась под рабочим платьем.

– По местам стоять, со швартовых сниматься!

В такие минуты хорошо глотается сладкий с горчинкой морской воздух.

«Отдать носовой…» Гложет, гложет… щипет, щемит, скребется… И в голову лезут самые неожиданные мысли, поражающие своей примитивностью. К примеру: а что будет, если с места, вот так, сейчас размахнуться и с отходящей лодки прыгнуть на пирс? Прыг – и нету. Допрыгнул бы. Интересно, какая будет физиономия у штаба? Они там тоже вроде за что-то отвечают. А что было бы потом? Потом, наверное, выяснят, что ты всегда носил в себе эту ненормальную склонность прыжкастую.

«Отдать кормовой…» Хорошо бы при этом что-нибудь крикнуть. Интересно, есть в медицине понятие: временное затмение?

– На буксире, на буксире…

Поехали… пропало солнце… не будет больше солнца…

Между телом лодки и пирсом уже образовался зазор метров пять-шесть зеленой портовой воды.

И вдруг размягчение сломалось: на нос выбежал командир. На лице у него – растерзанность. Он простер руки к пирсу:

– Боцмана… боцмана на борту нет!!!

Так кричит убиваемое животное. Зарезали. Штаб скомкался. Адмирал зарыдал во всем адмиральском. А может, это он так зарычал:

– Д а  и д и  т ы  ввв… – полуприсел он, срываясь на крик.

Простите, хочется спросить: куда «иди ты»? А все туда же: в то самое место, откуда, по индийской легенде, все это и началось: ввв… пи-ззз-дууу!

А так хотелось солнца.

Малина

Хрясь!

– А-а… ма-му… вашу… арестовали!.. Какая падла люк открыла?!!

Попался. Помощник наш опять в люк попался. Там в коридоре люк есть между гальюном и каютой помощника командира. Фамилия помощника – Малиновский. Кличка – Малина. Он как накушается днем, так его непременно ночью в гальюн потянет, а по дороге в гальюн – люк. И вечно этот люк открыт. Малина его еще ни разу не миновал. Люк ведет в первый гидроакустический отсек, внизу под люком – рефрижераторная машина. На нее-то он все время и садится. Причем дважды за ночь – сначала по дороге в гальюн, а потом – из гальюна.

Это уже лет десять подряд длится, и мы это слушаем каждую ночь.

Тихо! Слышите, будто кабан кричит? Это он так сморкается. Значит, добрался до гальюна. Теперь назад. Шлеп, шлеп, шлеп – пошел! Хрясь! Есть. Попался. А где звуки?

– А-а… ма-му… вашу… а-рес-това-ли!..

Посылка

Минеру нашему пришла посылка. А его на месте не оказалось, и получали ее мы. С почты позвонили и сказали:

– Ничего не знаем, обязательно получите.

Ох и вонючая была посылка! Просто жуть. Кошмар какой-то. Наверное, там внутри кто-то сдох.

Запихали мы ее минеру под койку и ушли на лодку.

Минер наутро должен был появиться, он у нас в командировке был.

Жили мы тогда в казарме, без жен, так что вечером, когда мы вернулись в свое бунгало, то сразу же вспомнили о посылке. Дверь открыли и – отшатнулись, будто нас в нос лягнуло, такой дух в помещении стоял сногсшибательный.

Кто-то бросился проветривать, открывать окна, но дух настолько впитался в комнату и во все стены, что просто удивительно.

С такой жизни потянуло выпить. Выпили, закусили, старпом к нам зашел, опять добавили.

– Слушайте, – говорит нам старпом минут через тридцать, – а чем это у вас воняет? Сдохло что-нибудь?

– У нас, – говорим мы ему, – ничего не сдохло. Это у минера. Ему посылку прислали с какой-то дохлятиной.

– А-а-а… – говорит старпом.