«...Расстрелять!»

Помощник, сопровождая командира, всё старался забежать вперёд.

— Вот, товарищ командир! — сказал он, открывая дверь гальюна, — вот!

— Так! — сказал командир, досконально изучив предмет общей заботы. — Хорошо! Это разрубите и уничтожьте по частям. Надеюсь, уже все насладились?

— Так точно! Есть, товарищ командир, сделаем!

— Да уж, постарайтесь. А где у нас медик?

— Спит, наверное, товарищ командир.

— Ах, спят они…

Командир вызвал к себе медика.

— Вы спите и не знаете…

— Я — в курсе, товарищ командир!…

— Ну и что, что вы в курсе?

— Это может быть!

— Я сам видел, что это может быть. И вы — медик, а не трюмный. Не следует об этом забывать. Вы заместителя осмотрели или нет? Может он нуждается в вашей помощи? Ну как, осмотрели, или ещё нет?

— Нет… ещё…

— Ах, ещё нет?! Значит, дерьмо — успели, а зама — нет? Я пока не нахожу что вам сказать…

— Товарищ командир, так ведь… — мялся медик.

— Не знаю я. Найдите способ.

— Есть… найти способ…

…В тот же день вечером, увидев входящего в кают-компанию расцветающего зама, командир улыбнулся в сторону и кротко вздохнул. Под замом жалобно пискнуло кресло.

— Вы знаете, товарищ командир, — сразу же заговорил он, — в бытность мою на шестьсот тринадцатом проекте, в море, сложилась следующая интересная ситуация…

Командир слушал зама в пол-уха. Кают-компания ждала. У всех на тарелках лежало по пол-котлеты.

— …и всё сам, своими руками! — передохнул зам, закончив очередную повесть из жизни.

— Тяжело вам наверное было… одному, Иван Фомич, — безразлично вставил командир в притихшей кают-компании.

— Не то слово! — бодро отреагировал зам и быстро и умело намазал себе очередную булку.

Yellow submarine

Биографию составляют впечатления. Впечатления нам готовит судьба. Как она это делает — неизвестно; никогда не знаешь, что она выкинет.Вот если б мне в отрочестве кто-нибудь сказал, что я буду служить на подводных лодках, я бы очень хохотал, но так захотелось судьбе, и судьба взяла меня за тонкошкурное образование в районе холки и повела меня на подводную лодку путем крутым и извилистым.

Чтоб впечатления от дороги оказались наиболее полными, судьба привела меня сначала в военно-морское училище, где она и оставила меня на пять лет набираться впечатлений на химическом факультете.

На химическом факультете нас учили, как стать военными химиками. И всё-таки самые яркие впечатления этого периода моей биографии я вынес не из химии — я вынес их с камбуза, из этого царства тележек, мисок, тарелок, лагунов, котлов, поварих, поваров, кладовых, душевых, официанток, раздевалок, с непременным подглядыванием в поисках пищи неокрепшему воображению; с бесчисленных столов кормильных рядов с алюминиевыми бачками — один бачок на четверых.

Когда сидели за столами, кто-то всегда бачковал, то есть разливал по тарелкам варево, а остальные в этот момент следили за ним, сделав себе равнодушные взоры, чтоб он случайно мясо себе из бачка не выловил.

Мясо делилось по справедливости. Все помнили, кто его ел в последний раз.

Неважно, что то мясо напоминало разваренную мыльную ветошь, — это никого не интересовало, интересовало другое, интересовал сам факт: есть мясо или его нет.

Мясо на камбуз попадало из морозных закромов Родины, а по синей отметке на ляжке мы, стоя в камбузном наряде, узнавали год закладки и, если он совпадал с годом нашего рождения, говорили, что едим ровесника.

И ели мы его с удовольствием, потому что очень есть хотели.

Когда мы обедали, в зале играла музыка. Она помогала вырабатывать желудочный сок.

Шли мы на камбуз строями, молодцевато, чеканили ножку, и всё говорило о том, что мы служим и эти годы зачтутся нам в пенсию.

Перед камбузом на табуретках — по-морскому, на баночках — стояли лагуны с хлоркой, куда мы на ходу ныряли руками вперёд.

И потом очень долгое время запах хлорки не позволял разделить впечатления от пребывания на камбузе и в туалете.

А ещё я вынес впечатление, как мы ели сгущёнку. В государстве тогда было много сгущёнки, и мы её ели: покупали банку, делали в крышке две дырки и, припаявшись к одной из них непорочными дрожащими губами, запрокидываясь, делали могучий всос, и сгущёнка в один миг наполняла рот сладкой мукой. И хотелось в тот миг, чтоб она никогда не кончалась.

Общение со сгущёнкой требует известного интима; если же интима не получалось, то хорошим тоном считалось оставить другу последний глоток.

Только один раз в месяц — в день курсантской получки — мы ели до отвала; мы ели сгущёнку банками, колбасу — метрами, а пиво пили пожарными ведрами, для чего носили его тайком через забор; на младших курсах мы носили его тайком ночью, а на старших — тайком днём, и во время экзаменационных сессий мы носили его тайком в класс через плац.

Однажды один наш, идущий через плац с двумя ведрами, попался дежурному по училищу. Военно-пожарное ведро отличается тем, что его нельзя поставить: оно сделано конусом.