Расстрельные ночи

Адресок известен — писательский дом № 2 в проезде Художественного театра. Там в квартире 31 и живет неразлучная супружеская чета — Правдухин и Сейфуллина. Дали Валериану Павловичу погулять еще полмесяца, пока оформили, перепечатали и подписали все бумаги, и 16 августа — извольте познакомиться. Не ждали? Пожалуйте к нам, к нашим лубянским законникам — Павловскому и Иосилевичу.

Надо думать, следователи употребили весь арсенал средств, чтобы сломить арестанта. И вдруг наткнулись на что–то непонятное. Из какого материала, какой породы был этот человек?

Сентябрь, уже расстрелян Зазубрин. Октябрь, ноябрь. Никаких показаний и признаний Правдухина в деле нет — сплошная дыра, только упоминания о каких–то его заявлениях, видимо уничтоженных следствием. 25 ноября упорного «сибиряка» сводят в очной ставке с его подельником Наседкиным, который дал на него показания, — бесполезно, Правдухин их отрицает.

И в новом, 1938‑м, допросы продолжаются с тем же результатом. Расстрелян в марте Наседкин. Правдухин не признает обвинения. Вся сталинская карательная машина буксует на одном человеке!

И вот уже май, число в протоколе почему–то не указано: «На протяжении девяти месяцев, несмотря на уличение вас очными ставками, вы запирались. В поданном вами заявлении вы показываете, что намерены прекратить запирательство и дать показания о деятельности эсеровской организации, участником которой вы состояли».

И дальше — ответ, выхолощенные, казенные слова, без единой живой детали и факта: что он, Правдухин, до 1918‑го — активный эсер, был антисоветски настроен, связан с «Перевалом» и вот, наконец, вот — вовлек в контрреволюционную деятельность Наседкина, Зазубрина, Пермитина и свою жену Сейфуллину…

Вот только тогда — через девять месяцев допросов, очных ставок и пыток — он «признался», подписал весь следственный бред, чтобы уж скорее все кончилось!

Сталинский расстрельный список от 20 августа на 313 человек.

№ 215 — Правдухин Валериан Павлович…

Только два росчерка — Сталин и Молотов, остальные, наверное, отдыхают на Черноморском побережье, собираются с силами.

Казнен Правдухин через год после ареста, 28 августа, редкий для того времени марафон.

И все–таки мы не можем сказать уверенно, чем кончился поединок Правдухина с Лубянкой. И никогда не узнаем всю правду. Конечно, когда подпись узника под признанием вымогалась пытками, у невменяемого человека, ее нельзя считать за подлинное имя. И очень может быть, как не раз случалось, что эта подпись — просто–напросто подделка.

ВЕСЕННЯЯ ОХОТА НА ЛЮДЕЙ

Тюрьма, тюрьма…
Крепость тиранов,
Твердыня земных владык,
Дом задушенных страданий,
Могила для живых, —

писал Артем Веселый в стихотворении «Тюрьма» с посвящением «Пленникам фашизма».

Горела огнями в самом центре Москвы бессонная Лубянка. Кипела работа в кабинетах следователей. Уводили одних арестантов, вводили других, вызывали третьих. Да разве только писателей? Они были лишь крохотной частью предназначенного для уничтожения человеческого материала.

Среди пильняковцев Артема Веселого прокрутили в карательной машине первым, видимо, как самого опасного террориста. В сталинском расстрельном списке от 28 марта на 168 человек он проходит под номером 67 — «Кочкуров Николай Иванович (Веселый А.)». Путевку на тот свет подписал почти весь ареопаг палачей: Сталин, Молотов, Каганович, Жданов, Ворошилов.

Суд — 8 апреля, 13.15 — 13.30. В приговоре сказано: «бывший писатель», как будто писатель бывает бывшим. В тот же день приговор привели в исполнение.

А через десять дней, в очередном расстрельном списке, который лег на стол Сталину, значились:

«…32. Большаков Константин Аристархович…

95. Завалишин Александр Иванович…

118. Касаткин Иван Михайлович…

124. Кин — Суровикин Виктор Павлович…

131. Козловский — Батрак Иван Андреевич…

224. Пильняк (Вогау) Борис Андреевич…

252. Селивановский Алексей Павлович…».

Между Завалишиным и Касаткиным, под номером 106, помещен Ингулов Сергей Борисович — начальник Главлита, главный цензор страны.

Подписали список: Сталин, Ворошилов, Каганович, Жданов.

Еще через два дня, в четверг, 21 апреля, все писатели из этого списка предстали перед судом Военной коллегии. Всем им отпустили на формальности по 15 минут. Повели они себя по–разному. Половина из них вину свою признала и показания подтвердила, другая половина — нет. Кто–то напоминал о своих революционных заслугах, кто–то взывал к гуманности.

Конвейер смерти не имел обратного хода.

Прошло пять дней после расстрельной ночи 21 апреля, и чекисты, словно спохватившись, арестовали еще двух пильняковцев — прозаиков Глеба Алексеева и Сергея Буданцева.