Рассуждения кота Мура

– Что же касается любви художников, которую я постарался изобразить вам, ваше высочество, то у вас перед глазами дурной пример Леонгарда Эттлингера; он был музыкантом и хотел любить как добрые люди; вследствие этого несколько помутился его прекрасный разум, и потому я думаю, что он не был истинным музыкантом. Те носят возлюбленную в своем сердце и желают петь, сочинять и писать только ей во славу. По утонченней любезности можно сравнить их с рыцарями, но только в самых невинных вещах, так как они не выезжают, как те, на кровавые схватки, повергая во прах, для прославления дамы сердца, лучших людей, если нет под рукой драконов и великанов.

– Нет, – воскликнула принцесса, точно просыпаясь от сна, – нет! В груди мужчины не может гореть такой непорочный огонь! Что такое любовь мужчины, как не страшное оружие, употребляемое им, чтобы одержать победу, которая губит женщину, не давая ей счастья?

Крейслер был очень удивлен, слыша такие рассуждения из уст восемнадцатилетней принцессы; но в эту минуту открылась дверь и вошел принц Игнатий.

Капельмейстер был рад прекращению разговора, который он очень удачно сравнил с дуэтом, где каждый голос все время оставался верен своему характеру. В то время, как принцесса, по его уверению, разливалась в печальном adagio, только изредка вставляя мордент[43] или пральтриллер[44], сам он, как великолепнейший buffo[45] и высококомический певец, вступал с целым легионом коротких ноток parlando (скороговоркой), и выходило такое мастерское музыкальное произведение, что он от всей души желал бы слышать себя самого и принцессу из какой-нибудь ложи или хорошего места в партере.

Итак, принц Игнатий вошел в комнату, рыдая, обливаясь слезами и держа в руках разбитую чашку.

Надо заметить, что принц не мог расстаться со своими любимыми детскими играми, хотя ему было уже далеко за двадцать. Особенно любил он красивые чашки, в которые играл по целым часам, расставляя их на столе рядами и устраивая эти ряды на разные лады: то ставил он желтую чашку рядом с красной, то зеленую рядом с красной и т. д. При этом он радовался, как ребенок.

Теперь он был огорчен тем, что на стол вскочил маленький мопсик и свалил на пол одну из лучших чашек.

Принцесса обещала ему позаботиться о том, чтобы он получил из Парижа чайную чашку в новейшем вкусе. Он успокоился и начал улыбаться во весь рот. Только теперь заметил он капельмейстера. Он подошел к нему и спросил, много ли у него красивых чашек. Крейслер уже знал от мейстера Абрагама, что следует на это отвечать. Он стал уверять, что у него не может быть таких красивых чашек, как у его светлости, и что он не может тратить на это столько денег, как его светлость.

– Вот видите ли, – сказал Игнатий, который остался очень доволен, – я – принц и потому могу иметь столько красивых чашек, сколько хочу, а вы не можете, потому что вы не принц, а я уж наверно принц, и вот красивые чашки, чашки и принцы, принцы и чашки… – Тут пошли уж совсем непонятные речи, причем принц смеялся от радости, прыгал и хлопал в ладоши. Гедвига, покраснев, опустила глаза; она стыдилась слабоумного брата и совсем напрасно боялась насмешек Крейслера, которому, при его тогдашнем настроении, идиотство принца, как особый вид сумасшествия, внушало только жалость, увеличивавшую натянутость положения. Чтобы отвлечь беднягу от его чашек, принцесса попросила его убрать маленькую библиотечку, которая была в красивом стенном шкафу. Принц был совершенно счастлив и, блаженно улыбаясь, начал вынимать красиво переплетенные книжки и ставить их по формату, выставляя наружу золотой обрез так, чтобы книги составляли блестящий ряд, что его несказанно радовало.

Вдруг влетела фрейлен Нанетта, громко крича:

– Князь едет, князь с принцем!

– Ах, боже мой, – сказала принцесса, – что же мой туалет! Мы с вами и не заметили, как прошло время. Я совсем забыла и про князя, и про принца. – Она упорхнула с Нанеттой в соседний покой, а принц Игнатий продолжал заниматься своим делом.

Городской экипаж князя уже подъезжал к дворцу. Когда Крейслер был внизу главной лестницы, скороходы в придворных ливреях вышли из линейки. Но это требует объяснения.

Князь Ириней не любил расставаться со старыми обычаями. Давно уже миновало то время, когда перед лошадьми должны были скакать, как затравленные звери, быстроногие шуты в пестрых куртках, но в числе многолюдной княжеской прислуги были два скорохода, причем эти очень красивые и приличные люди почтенного возраста жаловались иногда на плохое пищеварение вследствие сидячего образа жизни.

Князя считали слишком человеколюбивым, чтобы он мог когда-либо заметить слуге, что он превращается мало-помалу в флюгарку или просто в придворную собаку. Чтобы сохранить надлежащий этикет, скороходы должны были в торжественных случаях ехать в линейке, а в тех местах, где собиралась толпа зевак, они слегка болтали ногами в знак того, что они действительно бегут. Это было прекрасное зрелище.